Иван Кондарев
Шрифт:
Наступило неловкое молчание, и Костадин поспешил заговорить о другом.
— Знаешь, я сегодня весь день думаю о нашей родне по отцовской линии, [96] — сказал он, закусывая травинку. — Как-нибудь я отвезу тебя в отцову деревню, посмотришь, какой дом был у нашего деда. С двумя верандами, с балконами, с большущей стрехой… И все из дуба. А стропила просто на удивление. Прадед моего отца первым поселился в этих местах. Говорят, бежал из-под Тырнова… Отец рассказывал, будто он и людей убивал… Представь себе только, что тогда было в наших горах, лет двести назад, а может, и больше. А он, переселенец, бог знает зачем пришел сюда. Беда,
96
рассказ Костадина во многом автобиографичен и совпадает с фактами истории семьи Станевых.
Костадин рассказывал немного бессвязно, волнуясь, и Христина уловила в его голосе скорбно звучащие нотки гордости и любви к своему роду. Слова его падали тяжело и среди окружающего величия звучали мрачно. В эту минуту Христине открылась еще одна сторона его души, печальная и чарующая одновременно. «И поделиться-то ему всем этим не с кем. Он так одинок», — подумала она, удивленная богатством его внутреннего мира, скрытым под внешней грубоватостью. Речи Костадина всегда будили в ее душе что-то знакомое. Христина гораздо больше читала, но ее знания нельзя было сравнить со знаниями Костадина, почерпнутыми им прямо из жизни и близкими к народным понятиям.
Костадин взглянул на часы и встал. Янаки запряг лошадей и уложил тушу косули в повозку; расплатившись и попрощавшись с Московцем, они направились к селу Равни-Рыт, где Костадин должен был встретиться со своими испольщиками. Это было то самое село в долине реки Веселины, куда Костадин ездил летом. До села было часа два езды, но из-за плохой дороги, несмотря на усердие, с каким Янаки погонял коней, они прибыли туда лишь к вечеру.
В корчме на деревенской площади горела лампа, оттуда несся громкий шум, а над дверью было укреплено оранжевое знамя.
Направлявшийся к корчме молодой парень в наброшенной на плечи салтамарке враждебно оглядел путников. На вопрос Костадина, что происходит в селе и почему в корчме так много народу, парень довольно грубо бросил, что это их, крестьянское, дело, и повернулся к нему спиной.
— У земледельцев собрание, бай Коста. Ведь на этих днях блокари созывают своих в Тырнове, — заметил Янаки.
Костадин нахмурился. Неприятное воспоминание о летней встрече с невесткой бай Кынчо, намекнувшей ему, что они больше не хотят обрабатывать землю Джупуновых, еще жило в его памяти. Собственно, Костадин и приехал-то только из-за того, что надеялся договориться с самим стариком, но шум в корчме и нескрываемая враждебность незнакомого парня его обескуражили. Время для посещения испольщиков было выбрано явно неудачна Поглощенный своими заботами, Костадин совсем забыл о ходивших по городу слухах про подготавливаемый блоком съезд. Однако он все же приказал Янаки ехать к дому бай Кынчо, решив, что его старший сын Йордан, к мет и убежденный земледелец, непременно должен быть сейчас в корчме. Йордана Костадин недолюбливал и побаивался и рассчитывал, что без него будет легче уломать старика продлить срок аренды. Но прежде чем коляска поравнялась с домом, калитка в воротах отворилась и появился Йордан в черной соломенной
— Костадин, ты ли это? Как тебя занесло сюда в такой час? — воскликнул он довольно приятным баритоном, задорно и протяжно выговаривая гласные, как это свойственно горцам. — Ого, да вы косулю подстрелили!
— Был на охоте и решил заглянуть на минутку, поговорить надо, — сказал Костадин, вылезая из коляски и пожимая Йордану руку.
— Неплохо придумал.
— Отец дома?
— Здесь. Только что был во дворе, возле скотины.
— Что у вас тут происходит? Шум такой, и знамя вывешено…
— А, ты уже видел? Прошел, видишь ли, слух, будто вы собираетесь нас скинуть, вот и надо нам подумать, как быть дальше, — засмеялся Йордан. — Эй, Костадин, смотри, не встретится бы нам в Тырнове! Мы же с тобой старые друзья. Да и брату скажи, чтоб не ездил туда, не то, боюсь, вернется с полными штанами.
— Ты эти разговоры брось. У меня другие заботы, — сердито сказал Костадин. — Сиди там, не вылезай, — обратился он к Христине, которая прислушивалась к их разговору.
— Сестра? Что-то я ее не узнаю, — заметил Йордан, всматриваясь в девушку.
Костадин не ответил. Ему не хотелось вводить Христину в чужой дом — представить ее как невесту он стеснялся, да и разговор грозил принять чересчур резкий характер.
На улице появилось стадо коз. Поднялась пыль, козы чесались о плетни и блеяли у хозяйских ворот. Йордан то ли не догадывался, то ли не хотел пригласить Костадина даже во двор, и Костадин разозлился. Но тут, услышав голоса, к ним вышел сам старый хозяин. У бай Кынчо, человека еще очень бодрого, были серые умные глаза, красивые седые усы и здоровый цвет лица, на котором играла старчески-снисходительная улыбка. Он неторопливо протянул Костадину шершавую руку и пригласил всех в дом. Костадин, однако, не дождавшись приглашения, уже вошел во двор. Они прошли под навес. Невестка зажгла лампу и поставила ее на стол.
— Я приехал поговорить о наших делах, бай Кынчо, — начал Костадин, не желая терять понапрасну время. — Мы ведь с весны не виделись. В городе ты почему-то не появляешься. Я насчет земли. Вы что, правда больше не хотите на ней работать? Койка говорит: тяжело вам, рабочих рук нет.
Старик опустил седую голову, помолчал, переглянулся с сыном.
— Так оно, пожалуй, и есть, Костадин. Я постарел, бабка моя никуда не годится. Она вон и сейчас лежит, ревматизм скрутил. Йордан, как видишь, кметствует, младший в ученье ударился. Одна Койка и остается, да у нее-то ведь только две руки. В этом году, если б не родственники, мы б и свое поле не убрали.
Ответ старика звучал правдиво и убедительно. Костадин и сам видел, что семья Кынчо действительно не управляется даже со своим полем, но слышать это ему было неприятно. Искать других испольщиков тоже не хотелось — к этим он привык и доверял им полностью. Костадин понимал, что после войны, на которой старый крестьянин потерял сына, и замужества единственной дочери в семье многое изменилось и добрые отношения, сохранившиеся еще со времен старого Джупуна, теперь уже невозможны, но примириться со всем этим никак не мог.
— Ну, раз сами не хотите, подыщите кого-нибудь из родственников, — сказал он.
Старик вынул из кармана штанов тоненькие черные четки, застучал бусинами.
— Мы подумаем, Костадин. До сева времени много.
Йордан беспокойно постукивал пальцами по столу.
Костадин догадывался, что он готов вступить в разговор, но ждет, пока выскажется отец.
— Постараемся все устроить. Если не соберешься к нам, сообщим тебе в город, — добавил старик и взглянул на сына, который снял шляпу и хлопнул ею по столу.