Иван Кондарев
Шрифт:
Коляска проехала мимо какого-то постоялого двора. Перед ним стояла распряженная телега. Под огромным дубом медленно жевали свою жвачку волы. Тень от дуба ложилась на красивую лужайку за домом. За поворотом дороги коляска покатила среди вековых дубов, над верхушками которых синел гребень Балканского хребта.
— Теперь я тебе завяжу глаза. Дай платок! — сказал Костадин и снял с ее шеи пеструю шелковую косынку. Прикосновение его рук наполнило Христину блаженством, и она порывисто прижала губы к его ладони.
— Завяжи, — прошептала она, счастливо улыбаясь.
— Ты
«Я, наверное, некрасивая в платке. Как бы он повел себя, если бы не работник? Что бы тогда было в эту минуту? Ах, это непременно произойдет между нами когда-нибудь», — думала она. Шелковистая мягкость косынки напоминала прикосновение его рук. Казалось, что они едут уже долго — долго. Коляска разминулась с телегой, оси которой ласково поскрипывали, потом на Христину повеяло холодом и сыростью, и она почувствовала влажное дыхание дубового леса. Христина дышала полной грудью, глубоко и жадно, расширенные ноздри ловили запах одежды Костадина, сливающийся с запахом леса.
— Теперь можешь снять платок, — раздался наконец его голос, и, выпустив из рук холодные железные поручни сиденья, Христина сдернула повязку.
Зрелище было столь величественно, что в первую секунду Христина не поверила своим глазам. Горы вздымались как будто у самой дороги, прямо из тесного, поросшего лесом ущелья. Их громада, залитая голубым сиянием, была укутана ровным и мягким ковром вековых лесов. С нее, словно гигантские гусеницы, сползали скалистые отроги, и взгляд, пытавшийся проследить все их извивы, терялся в бесконечном разнообразии форм и теней. Чем-то невыразимо чистым и спокойным веяло от этих лесов, доносившийся с них легкий ветерок наполнял сердце умилением и восторгом. Ни одной безобразной скалы или голого утеса — все, казалось, плыло, полное гармонии.
— Тебе нравится? Правда, здесь красивее всего?
— Очень, — тихо ответила она севшим от волнения голосом. — Я как будто во сне.
— Снизу горы кажутся страшными, но здесь все по — другому. Смотришь вокруг — и на душе становится веселее. А если бы ты видела эти леса зимой! Кругом сугробы, на ветках толстые пласты снега. Знаешь, они похожи на громадные плиты, наваленные друг на друга. Просто жутко становится. — Костадин говорил неохотно, сознавая, что слова бессильны выразить его мысли.
— Да, да, — ответила Христина, чтобы его ободрить.
Коляска поравнялась с деревянным строением, примостившимся справа от дороги, похожим на громадный сарай. За ним лежала большая поляна.
— Завернем, бай Коста? — спросил Янаки.
— Давай. Оставим коляску здесь, у Московца.
Янаки свернул и поехал по черному проселку, ведущему к строению.
— Это кышла. [95] Слава богу, прибыли вовремя, роса еще не просохла, — сказал Костадин и вытащил часы.
95
Кышла — зимний загон для овец на горных
Только сейчас Христина заметила, что рядом с безобразным деревянным строением есть еще одно, пониже, с окнами и дверью. Дверь отворилась, и на пороге показался среднего роста старик. Он был без шапки, и его седые волосы, кудрявые и свалявшиеся над ушами, торчали в разные стороны. Такая же дикая, давно не бритая щетина покрывала его здоровое, румяное лицо. Старик был бос, в залатанных домотканых штанах и антерии.
— Эй, Московец, встречай! Мы к тебе в гости! — весело закричал Костадин.
— А, добро пожаловать! — громогласно ответил старик. — Табачку привезли?
— Привезли, привезли, и ракии целую бутылку! — Костадин соскочил с коляски. Гончие на радостях подняли громкий лай и запутались в поводках.
— Твои где собаки? Не погрызлись бы. — Костадин тоже говорил очень громко, стараясь перекричать собачий визг и лай.
— Они при свиньях… Давай сюда твоих. — Старик не спеша переступал босыми ногами. Глаза его были воспалены и слезились, но взгляд их был ясен и тверд.
— Зарезать поросенка? — спросил он, взяв у Костадина поводки и отводя собак под навес, чтобы привязать.
— Поросенка? Непременно!
Костадин помог Христине слезть с коляски. Янаки распрягал пофыркивавших лошадей, которые с нетерпением тянулись к свежей траве, покрывающей поляну.
— Эта кышла принадлежит Хаджидрагановым, а Московец живет здесь с тех пор, как я себя помню. Увидишь, какого он нам поросенка зажарит. Снимай поклажу, Янаки. Отдай старику табак и ракию. Видишь, совсем человек истомился. Пакеты там под козлами, — нетерпеливо сказал Костадин и принялся затягивать патронташ.
Янаки распряг лошадей и пустил их пастись.
— Давай пошевеливайся, скорее, скорее! — покрикивал Костадин, весело поглядывая на гончих, которые не переставали скулить и лаять.
— На Тисовой тропе есть косули? Как в этом году с дичью?
Костадин расспрашивал старика, но глаза его беспокойно шарили то по невысокому лесу за кышлой, то по гребню горы.
— Сейчас косули держатся высоко, придется порядочно походить. Ты приготовься и зонтик оставь здесь. Он тебе не понадобится, — обратился Костадин к Христине, которая от поездки и чистого, пронизывающего грудь воздуха все еще испытывала легкое головокружение.
Поняв, что для Костадина сейчас нет ничего важней охоты, Христина, хоть это слегка задевало ее, ласково улыбнулась в ответ, давая понять, что не сердится и все ему прощает.
После того как они подарили старику бутылку ракии и табак и условились, к какому времени надо приготовить поросенка, Янаки отвязал собак, и они втроем углубились в невысокий лес за кышлой, по которому вилась узкая тропинка.
Изрытый свиньями Московца лесок занимал обширную сырую ложбину, по краю которой вилась тропинка. Постепенно лес становился все выше и гуще, тропинка потянулась по гребню крутого отрога, и Христина, которая сначала без усилий шла за Костадином и работником, стала отставать.