Иван Кондарев
Шрифт:
— Эй, Костадин, послушай, на что вам сдалась эта земля? Почему не хотите ее продать и успокоиться? — спросил сын.
Костадин взглянул на него изумленно.
— Ах, вот в чем дело! Только я землю не продаю.
— Ну зачем вам земля, Джупун? Вы ведь и так толстосумы, зачем вам земля? У вас, как говорится, и петухи несутся. Отдайте ее нам, пусть уж мы с ней будем маяться, а вы занимались бы себе торговлей. Брат твой сдвинул шапку набекрень да знай крутит на пальце ключ от сейфа — денежки его любят. Зачем ему земля? Земля — для мужиков, недаром ведь говорится: земля землю топчет.
— Чем занимается мой брат — тебя не касается. А вы так и скажите, чтобы все было ясно. Хотите, значит, заполучить
Его душила злоба. Доверие и уважение к старому другу его отца сразу же испарилось, стало ясно, что старик нарочно не заходил к ним в лавку, когда был в городе, и отказывается от аренды только затем, чтобы заставить его продать им землю в Равни-Рьгге.
— Отказываетесь обрабатывать это поле, мол, рабочих рук не хватает, а сами купить его хотите. Не ожидал я от вас такого. Вы, мужики, не можете без хитростей!
Старик легко поднялся и с укором взглянул на сына.
— Не взыщи, Костадин! Йордан просто так говорит. Никто и не думает покупать вашу землю.
— Правда — она всегда глаза колет, — сказал сын, криво усмехнувшись.
— Койка, собери-ка чего попотчевать гостя, — крикнул старик невестке.
Однако Костадин и слышать ничего не хотел. Он поднялся, но в это время чей-то незнакомый голос позвал Йордана в корчму.
— Уж ты на него не обижайся, — бормотал старик, провожая гостя до ворот, но Костадин понимал, что говорится это неискренне.
Прежде чем выйти на улицу, он обернулся и вяло подал старику руку.
— Оставь, бай Кынчо. Ты ведь думаешь то же, что и Йордан, не криви уж хоть ты душой.
Старик смутился и сразу же изменил прежний просительный и мягкий тон.
— Видишь ли, Костадин, того, что было когда-то, теперь не вернешь. С покойным твоим отцом у нас все было по-другому, иначе, но ведь и времена тогда были другие…
— Времена тут ни при чем, просто деньжата у вас теперь завелись, вот что. В подушки их зашиваете, — сердито ответил Костадин и сел в коляску.
— Погоняй! — крикнул он работнику.
Хорошее настроение было безнадежно испорчено. Костадин мрачно молчал, хотя в душе у него все кипело. Христина, не понимавшая, что случилось, попробовала исподволь его расспросить. Когда же Костадин в нескольких словах рассказал ей, что бай Кынчо отказывается от аренды, чтобы заставить его продать им землю, она заявила:
— Ну и продайте. Зачем она вам нужна так далеко от города?
Костадин сердито взглянул на нее.
— Эта земля досталась нам от отца, и я очень ею дорожу. Ты ничего не знаешь и не вмешивайся… Пусть хоть зайцы на этих полях пасутся, пусть совсем запустеют — все равно не продам. Ишь, хитрецы! У-ух, какие они все, мужики! — в сердцах воскликнул он и сердито стукнул себя кулаком по колену.
Христина больше не отваживалась заговаривать на эту тему. Сейчас Костадин снова стал таким, каким она его помнила подростком, — горячим, буйным, всегда готовым рассердиться ни за что ни про что. Его гнев забавлял Христину, и она улыбалась в темноте.
Когда на первом же ухабе коляску сильно качнуло, Христина прижалась к нему, погладила по шее и внезапно поцеловала. Костадин сначала ответил на поцелуй неохотно, но потом всю дорогу до самого города держал Христину за талию и целовал так жадно, что губы ее потрескались от легкого, дувшего с гор ветерка.
В начале сентября старый Христакиев вернулся из столицы, и в тот же день по городу разнеслось привезенное им известие, что земледельцев свергнут после съезда сторонников блока в Тырнове. Нужно только, 376 чтобы этот съезд был достаточно внушительным, так как не исключено, что в дело может вмешаться комиссия Антанты.
В тот же день вечером в доме Абрашева собрались Никола Хаджидраганов, старый
14 сентября состоялось большое публичное собрание, на котором выступили три оратора — профессор Рогев, согласившийся произнести речь, но решительно отказавшийся от поездки в Тырново, Абрашев и старый Христакиев. Христакиев рассказал о своих софийских встречах с видными людьми, об их уверенности в том, что через три дня к власти придет правительство блока, и о том, что дружбаши настолько напуганы, что не посмеют тронуть ни одного участника съезда.
Эти уверения были совершенно голословны, но поверили в них многие, чему в значительной мере способствовало и поведение городских земледельцев. Они палец о палец не ударили, чтобы помешать осуществлению этих планов. Околийский начальник Хатипов ходил по городу с двусмысленной улыбкой, которую почему-то истолковали как признак того, что он «повесил нос». Кмета и председателя городской дружбы вообще не было видно. Собрание прошло безо всяких инцидентов и пререканий, список желающих отправиться в Тырново был объявлен торжественно, с помпой. Все это приободрило интеллигенцию, торговцев и ремесленников, которые не решались противоречить воле своих руководителей. Правда, в город доходили слухи, что крестьяне волнуются, но в этом не было ничего удивительного — главным было поведение властей.
Чтобы торговцы и ремесленники не потеряли целых два дня, решено было отправиться в Тырново в субботу 16 сентября после обеда, заночевать на виноградниках у села Миндя и семнадцатого утром прибыть в Горна-Оряховицу, где должны были собраться блок ар и со всей северо-восточной Болгарии во главе с самим Буровым. Местом сбора была назначена площадь перед читал ищем.
В субботу, в три часа дня, на городскую площадь стали прибывать пролетки, коляски и главным образом телеги, покрытые пестрыми чертами и мохнатыми домоткаными коврами. Мелкие делиорманские лошадки, убранные словно на свадьбу, ржали, возбужденные шумом и разноцветными — голубыми, лиловыми и кремовыми — знаменами. Их владельцы нагружали телеги едой, бутылями с вином, узелками и верхней одеждой, подбадривали друг друга и шутили с женами, пришедшими их проводить. Однако воодушевление предыдущего дня несколько ослабло, потому что накануне через город прошли две сельские дружбы со своими знаменами, тоже направлявшиеся в Тырново, и носились слухи, что туда едет очень много крестьян из горных сел. Блокари растерянно переглядывались и старались не замечать собравшихся около казино молодых людей и группу коммунистов, не перестававших вышучивать отъезжающих и смеяться над ними.
Бывший кмет Мицо Гуцов со списком в руках ходил между повозками и проверял, кто прибыл, а кто отсутствует. Это был рослый мужчина, на голову выше всех остальных. На его длинном плоском лице была написана озабоченность. Суровые, желтые, как у козла, глаза смотрели на всех злобно и подозрительно. Из записавшихся четырехсот с лишним человек на площадь не явилось и половины. Гуцов то и дело посылал своих людей в разные концы города сзывать неявившихся. Многие прятались. Время приближалось к четырем, на площади собралась толпа любопытных, и насмешки становились все убийственнее. Собранные с таким трудом люди начинали колебаться, и Гуцов понял, что надо как можно скорее вывести их из города.