Иван Саввич Никитин
Шрифт:
отнимает ^у меня всякую надежду на будущее...» 19 сентября: «Пью капли, обливаюсь
холодной водой, и все бесплодно, сделался настоящим скелетом...» 6 октября:
«...принимаю холодную ванну, после которой бегаю по улицам или по двору в теплой
шубе в ясный солнечный день, бегаю до того, что подкашиваются ноги, й едва-едва
согреваюсь». 27 октября: «Грудь слишком наболела...» На этой записи, увы,
никитинский «скорбный лист» не кончаетдя.
1859 г. прошел
использовать все возможные средства: распухшие, покрытые красно-синими пятнами
ноги измученного Ивана Саввича на ночь обертывали дрожжами, пичкали его
35
гомеопатией, меняли диету — помогало, но не надолго. Никитин спустя два года благо-
дарно- писал доктору, переселившемуся к тому времени в другой город: «...я Вас не
забыл потому, что не в моем характере забывать близких мне людей. А Ваши заботы о
моем здоровье?» Вообще к своим лекарям-спасителям поэт относился душевно и
доверчиво. Сменившего П. М.. Ви-цинского врачевателя Михаила Владимировича
Болхови-тинова он характеризовал как «умного человека».
В периоды кризиса ему дорого стоили часы вдохновения. «Мы не раз были
свидетелями кровохаркания и полнейшего физического изнеможения, которые
являлись у Никитина после минут, драгоценных для всякого художника», — вспоминал
де Пуле.
Поэт стоически переносит телесные муки, в письмах эта неприятная тема всегда
затрагивается вскользь, ибо, по его словам, «к чему же утомлять- чужое внимание пе-
чальным вытьем?..». Он трезво и смело смотрит на своё нёсчас'тье, старается скрыть
.горечь положения грубовато-шутливой фразой/юмор иногда выходит не веселый, даже
жутковатый, но Таков его истинный, а не фальшиво-хрестоматийный портрет.
Искренно беспокоясь о здоровье добрых знакомых, сам уставший от схваток с недугом,
он, как бы между прочим, без надрыва, пишет, «что в один прекрасный день понесут
Вашего покорнейшего слугу в сосновом ящике на новоселье! А кладбище со мной по
соседству; решительно не встретится трудности в переселении...». Это взгляд воина
перед неравной битвой.
Никакой мизантропии, никакой плаксивости и растерянности, наоборот, он
оптимистически сохраняет надежду: «Итак, будем жить. С боя возьмем радость, если
она не дастся добровольно, не то — и без нее обойдемся, точно как обходится нищий
без вкусных блюд». В том же письме еще и балагурит, сообщает о бытовых пустяках,
передает милые поклоны. 27 октября 1858 г., сказав мимоходом друзьям о
продолжающемся домашнем аде, тут же добавляет: «...жаловаться на судьбу — не в
моем
«...будем биться с невеселою долей...»'Поразительная сила духа! Врач говорит, что у
него нет правого легкого, а он усмешливо храбрится, не верит: «...должно быть, врет».
Никитин — аскет, что, однако, не мешает ему быть снисходительным к людским
слабостям, ободрять других в их житейских неурядицах и драмах. У него дома с
Саввой Евтеичем нелады, а он по-братски успокаивает нижнеде-вицкого приятеля И. И.
Брюханова, поссорившегося со своим отцом; он сам изнемогает от болей, а в письме
по-сыновьи утешает слегка занемогшую помещицу А. А. Плотникову («...каждый член
Вашего милого семейства должен жить долго, очень долго...»); он сам еле дышит от
приступов в груди, задыхается в тисках долгов, но, случайно узнав о смерти дальнего
родственника — портного Тюрина, казнится своим мнимым равнодушием и хоронит
несчастного за собственный счет" («Вот что бывает на свете, а наш брат еще смеет
жаловаться»)...
Н. И. Второв с улыбкой пишет из Петербурга Ь став-' шем ему яКобы известным
«волокитстве» Ивана Саввича, гг тот, изнуренный' очередной хворобой, отмахивается:
«Куда мне!..»; по Воронежу поползла сплетня (сколько их было на его счет!), что поэт
сошелся с подозрительной компанией литераторов-смутьянов и ведет чуть ли не раз-f-
гульный образ жизни, а его в это время бьет озноб, и он глотает микстуры; .к отцу
приходят под хмельком знакомые бражники, затевают, под звон рюмок игру в «три
листика», приглашают и сына хозяина, а ему не до карт (он к ним питает отвращение),
как бы не «сыграть в ящик...» — все поэтические фантазии бледнеют перед жуткой
реальностью его скорбного быта. «Все это Никитин испытал, все видел и все-таки
был... добр духом», — писал Иван Бунин.
36
Выстоять в житейской беде ему помогали, кроме наносивших визиты лекарей,
изредка заходившие в его домашний лазарет друзья, но, как правило, они1 были заняты
своими служебными и иными делами; обязанности сестер милосердия исполняли
кухарка-ворчунья Маланья и двоюродная сестра Аннушка Тюрина, но чаще - он 4
оставался один... Как- только болич немного проходили, брался за свое лучшее
лекарство — книги; чтобы отвлечься и заглушить тоску, рылся во французских и
немецких словарях, переводя любимых поэтов; если ноги становились послушными,
брел в близрасположенный лесок, успокаивавший лучше всяких снадобий. Так было в