Иверский свет

Вознесенский Андрей Андреевич

мы читаем: «Я сравниваю, значит, я живу», — мог бы

сказать Данте. Он был Декартом метафоры, ибо для

нашего сознания — а где взять другое? — только через

метафору раскрывается материя, ибо нет бытия вне

сравнения, ибо само бытие есть сравнение».

Но метафора Данте говорила не только с богом.

В век лукавь'й и опасный она таила в себе политический

заряд, тайный смысл. Она драпировала строку, как удар

кинжала из-под плаща. 6

января 1 537 года был заколот

флорентийский тиран Алессандро Медичи. Беглец из

Флоренции, наш скульптор по заказу республиканцев

вырубает бюст Брута — кинжального тираноубийцы.

Скульптор в споре с Донато Джснатти говорит о Бруте

и его местоположении в иерархии даптовского ада. Блес-

нул кинжал в знаменитом антипапском сонете.

Так, строка «Сухое дерево не плодоносит» нацелена

в папу Юлия II, чьим фамильным гербом был мрамор-

ный дуб. Интонационным вздохом «господи» («синьор»

по-итальянски) автор отводит прямые указания на адре-

сат. Лукавая злободневность, достойная Данте. Данте

провел двадцать лет в изгнании, в 1302 году заочно при-

говорен к сожжению. Были ли черные гвельфы, его му-

чители, исторически правы? Даже не в этом дело. Мы их

помним лишь потому, что они имели отношение к Данте.

Повредили ли Данте преследования? И это неизвестно.

Может быть, тогда не было бы «Божественной ко-

медии».

Обращение к Данте традиционно у итальянцев. Но

Микеланджело в своих сонетах о Данте подставлял свою

судьбу, свою тоску по родине, свое самоизгнание из

родной Флоренции.

Он ненавидел папу, негодовал и боялся его, прико-

ванный к папским гробницам, — кандальный Микеланд-

жело.

Менялась эпоха, республиканские идеалы Микеланд-

жело были обречены ходом исторических событий. Но

оказалось, что исторически обречены были события.

А Микеланджело остался.

В нем, корчась, рождалось барокко. В нем умирал

Ренессанс. Мы чувствуем томительные извивы маньериз-

ма — в предсмертной его «Пьете Рондонини», похожей

на стебли болотных лилий, предсмертное цветение

красоты.

А вот описание магического Исполина:

Ему не нужен поводырь.

Из пятки желтой, как желток,

налившись гневом, как волдырь,

горел единственный зрачок!

Далее следуют отпрыски этого Циклопа:

Их члены на манер плюща

нас обвивают, трепеща .

Вот вам ростки сюрреализма. Макс Эрнст мог

позавидовать этой хищной, фантастичной точности!

Меланжевый Микеланджело.

Примелькавшийся Микеланджело

целлофанирован-

ных открыток, общего вкуса, отполированный взглядами,

скоростным конвейером туристов, лаковые «сикстинки»,

шары для кроватей, брелоки для ключей — никелиро-

ванный Микеланджело.

Смеркающийся Микеланджело—ужаснувшийся встре-

чей со смертью, в раскаянии и тоске провывший свой

знаменитый сонет: «Кончину чую... » «Увы! Увы! Я предан

незаметно промчавшимися днями».

«Увы! Увы! Оглядываюсь назад и не нахожу дня,

который бы принадлежал мне! Обманчивые надежды и

тщеславные желания мешали мне узреть истину, теперь

я понял это... Сколько было слез, муки, сколько вздо-

хов любви, ибо ни одна человеческая страсть не оста-

лась мне чуждой.

Увы! Увы! Я бреду, сам не зная куда, и мне страш-

но... » (Из письма Микеланджело.)

Когда не спасали скульптура и живопись, мастер об-

ращался к поэзии.

На русском стихи его известны в достоверных пере-

водах А. Эфроса, тончайшего эрудита и ценителя Ренес-

санса. Эта задача достойно им завершена.

Мое переложение имело иное направление. Повто-

ряю, я пытался найти черты стихотворного тропа, общие

с микеланджеловской пластикой. В текстах порой откры-

вались цитаты из «Страшного суда» и незавершенных

«Гигантов». Дух создателя был един и в пластике, и в

слове — чувствовалось физическое сопротивление ма-

Не только Петрарка, не только неоплатонизм были

поводырями Микеланджело в поэзии. Мощный дух Са-

вонаролы, проповедника, которого он слушал в дни мо-

лодости, — ключ к его сонетам: таков его разговор с

богом. Безнравственные люди поучали его нравствен-

ности.

Их коробило, когда мастер пририсовывал Адаму пуп,

явно нелогичный для первого человека, слепленного из

глины. Недруг его Пьетро Аретино доносил на его «лю-

теранство» и «низкую связь» с Томмазо Кавальери. Го-

ворили, "то он убил натурщика, чтобы наблюдать аго-

нию, предшествовавшую смерти Христа.

Как это похоже на слух, согласно которому Держа-

вин повесил пугачевца, чтобы наблюдать предсмертные

корчи. Как Пушкин ужаснулся этому слуху!

Не случайно в «Страшном суде» святой Варфоломей

держит в руках содранную кожу, которая — автопорт-

рет Микеланджело. Святой Варфоломей подозрительно

похож на влиятельного Аретино.

Галантный Микеланджело любовных сонетов, курти-