Иверский свет
Шрифт:
вежливый, как прокурор,
эксплуатируемый вор.
IV.
«Хорошо б купить купейный
в детство северной губернии,
где безвестность и тоска!..
Да накрылись отпуска.
Жжет в узле кожанка краденая.
Очищает дачу в Кратове.
Блюминг вынести — раз плюнуть!
Но кому пристроишь блюминг?..»
По Арбату вьюга дует...
С рацией, как рыболов,
эти мысли пеленгует
участковый Уголков.
СКУКА
Скука —
когда жизненные соки
помышляют о высоком.
Искушеньем не греши.
Скука — это пост души,
это одинокий ужин,
скучны вражьи кутежи,
и товарищ вдвое скучен.
Врет искусство, мысль скудна.
Скучно рифмочек настырных.
И любимая скучна,
словно гладь по-монастырски.
Скука — кладбище души,
ни печали, ни восторга,
все трефовые тузы
распускаются в шестерки.
Скукотища, скукота...
Скука создавала Кука,
край любезнейший когда
опротивеет, как сука!
Пост великий на душе.
Скучно зрителей кишевших.
Все духовное уже
отдыхает, как кишечник.
Ах, какой ты был гурман!
Боль примешивал, как соус,
в очарованный роман,
аж посасывала совесть...
Хохмой вывернуть тоску?
Может, кто откусит ухо?
Ку-ку!
Скука.
Помесь скуки мировой
с русской скукой полосатой.
Плюнешь в зеркало — плевок
не достигнет адресата.
Скучно через полпрыжка
потолок достать рукою.
Скучно, свиснув с потолка,
не достать паркет ногою.
ТРАССА СМЕРТИ
На мотив Любомира Левчева
Я купил «мерседес», я по-вашему турок,
экономивший в Руре на жратве и сортирах.
Я к себе возвращаюсь через ваши культуры -
византийский окурок, лечу в Византию!
Трассой смерти зовется такая дорога.
(ФРГ — мимо Софии — в Айя-Софию).
Словно совесть, зовут указатели «к Богу!».
Позабыв Византию, летим в Византию.
Люди выбросят палец, прося подвезти их,
императорским жестом: «Умри, гладиатор».
Слово «бог» опустело, как улья пустые.
Я святою водою залил радиатор.
Потеряв Византию, летим в Византию.
Возвращаемся к женщине. Но жилье опустело.
Ах, как мне она пела на море чернейшем!
А наклонит лицо — в золотом ее теле
отразятся зрачки, как четыре черешни.
Возврати меня в веру, как зов атавизма.
Византия, верни мне транзитную визу!
Врежусь в встречные фары твои золотые...
Византии не будет. Летим в Византию.
Для души, северянки
и не надобно лучшей из пищ.
Брось ей в небо, как рыбам подкормку,
христианскую горсточку птиц!
ВЕРБА
Прорвавшись сквозь рынки — весенняя, вербная,
звенит деревенская интервенция!
В квартире царит незаконная ветка —
с победой, зеленая интервентка!
И пахнет грозой огуречная кожица,
очищена — тоненькая, как трешница.
И заново верится, и взвинчены женщины,
в умах — интервенция деревенщиков...
Да это же вербное воскресение!
Обещано счастье в конце третьей серии,
и нас не смущает, что фильм двухсерийный...
Ну, нет — так накупим ташкентской сирени.
ПЕСНЯ
Милый моряк, мой супруг незаконный!
Я умоляю тебя и кляну —
сколько угодно целуй незнакомок.
Всех полюби. Но не надо одну.
Это несется в моих телеграммах,
стоном пронзит за страною страну.
Сколько угодно гости в этих странах.
Все полюби. Но не надо одну.
Милый моряк, нагуляешься — свистни.
В сладком плену или идя ко дну,
сколько угодно шути своей жизнью!
Не погуби только нашу — одну.
ПЕЙЗАЖ С ОЗЕРОМ
В часу от Рима, через времена,
растет пейзаж Сильвестра Щедрина.
В Русском музее копию сравните —
три дерева в свирельном колорите.
(Метр — ширина, да, может, жизнь — длина.)
И что-то ощущалось за обрывом —
наверно, озеро, судя по ивам.
Как разрослись страданья Щедрина!
Им оплодотворенная молитвенно,
на полулокте римская сосна
к скале прижалась, как рука с палитрой.
Машину тормозили семена.
И что-то ощущалось за обрывом—
иное озеро или страна.
Сильвестр Щедрин был итальянский русский,
зарыт подружкой тут же под церквушкой.
Метр — ширина, смерть — как и жизнь, странна.
Но два его пейзажа — здесь и дома —
стоят как растопыренны ладони,
меж коими вязальщицы событий
мотают наблюдающие нити —
внимательные времена.
Куплю я нож на кнопке сицилийской,
отрежу дерна с черной сердцевиной,
чтоб, в Подмосковье пересажена,
росла трава пейзажа Щедрина,
чтоб, если грустно или все обрыдло,
открылось Р Переделкине с обрыва
иное озеро или страна.
Небесные немедленные силы
не прах, а жизнь его переносили —
жила трава в салоне у окна...
Мы вынужденно сели в Ленинграде.