Иверский свет
Шрифт:
где каждый хлюст, вонзив клешни, толкуя,
касается тебя — такая боль!
Ты-то простишь мне боль твою и стон.
Ну, а в душе кровавые мозоли?
Где всякий сплетник, жизнь твою мусоля,
жует бифштекс над этим вот листом!
Простимся, Оза, сквозь решетку строк...
Но кровь к вискам бросается, задохшись,
когда живой, как бабочка в ладошке,
из телефона бьется голосок...
ОТ АВТОРА И КОЕ-ЧТО ДРУГОЕ
Люблю я Дубну.
Березы там растут сквозь тротуары.
И так же независимы и талы
чудесных обитателей глзза.
Цвет нации божественно оброс.
И, может, потому не дам я дуба —
мою судьбу оберегает Дубна,
как берегу я свет ее берез.
Я чем-то существую ради них.
Там я нашел в гостинице дневник.
Не к первому попала мне тетрадь:
ее командировщики листали,
острили на полях ее устало
и засыпали, силясь разобрать.
Вот чей-то почерк: «Автор—абстрактист!»
А снизу красным: «Сам туда катись!»
«Может, автор сам из тех, кто
тешит публику подтекстом?»
«Брось искать подтекст, задрыга!
Ты смотришь в книгу —
видишь фигу».
Оставим эти мудрости, дневник.
Хватает комментариев без них.
* • *
... А дальше запись лекций начиналась,
мир цифр и чей-то профиль машинальный.
Здесь реализмом трудно потрястись —
не Репин был наш бедный портретист.
А после были вырваны листы.
Наверно, мой упившийся предшественник,
где про любовь, рванул, что посущественней.
А следующей фразой было:
— ТЫ
X.
Ты сегодня, 16-го, справляешь день рож-
дения в ресторане «Берлин». Зеркало там на
потолке.
Из зеркала вниз головой, как сосульки,
свисали гости. В центре потолка межный, как
вымя, висел розовый торт с воткнутыми све-
чами.
Вокруг него, как лампочки, ввернутые в
элегантные черные розетки костюмов, сияли
лысины и прически. Лиц не было видно.
У одного лысина была маленькая, как дырка
на пятке носка. Ее можно было закрасить
чернилами.
У другого она была прозрачна, как спелое
яблоко, и сквозь нее, как зернышки, просве-
чивали три мысли (две черные и одна свет-
лая — недозрелая).
Проборы щеголей горели, как щели в ко-
пилках.
Затылок брюнетки с прикнопленным про-
зрачным нейлоновым бантом полз, словно
муха по потолку.
Лиц не было видно. Зато перед каждым,
как таблички перед экспонатами, лежали бу-
мажки, где кто сидит.
И только одна тарелка была белая,
пустая розетка.
«Скажите, а почему слева от хозяйки пу-
стое место?»
«Министра, может, ждут?», «А может, по-
мер кто?»
Никто не знал, что там сижу я. Я неви-
дим Изящные денди, подходящие тебя по-
здравить, спотыкаются об меня, царапают
вилками.
Ты сидишь рядом, но ты восторженно чу-
жая, как подарок в целлофане.
Модного поэта просят: «Ах, рваните чего-
ю этакого! Поближе к жизни, не от мира се-
го... чтобы модерново...»
Поэт подымается (вернее, опускается,
как опускается трап с вертолета). Голос его
странен, как бы антимирен ему.
МОЛИТВА
Матерь Владимирская, единственная,
первой молитвой — молитвой последнею —
Я умоляю —
стань нашей посредницей.
Неумолимы зрачки Ее льдистые.
Я не кощунствую — просто нет силы.
Жизнь забери и успехи минутные,
наихрустальнейший голос в России —
мне ни к чему это!
Видишь — лежу — почернел как кикимора.
Все безысходно...
Осталось одно лишь —
грохнись ей в ноги,
Матерь Владимирская,
может, умолишь, может, умолишь...
Читая, он запрокидывает лицо. И на его бе-
лом лице, как на тарелке, горел нос,
точно болгарский перец.
Все кричат: «Браво! Этот лучше всех. Ну и
тостик!» Слово берет следующий поэт.
Он пьян вдребезину. Он свисает с по-
толка, вниз головой, и просыхает, как
полотенце. Только несколько слов мож-
но разобрать из его бормотанья:
— Заонежье.Тает теплоход.
Дай мне погрузиться в твое озеро.
До сих пор вся жизнь моя — Предозье.
Не дай бог — в Заозье занесет...
Все замолкают.
Слово берет тамада Ъ.
Он раскачивается вниз головой, как длинный
маятник. «Тост за новорожденную». Го-
лос его, как из репродуктора, разносит-
ся с потолка ресторана. «За ее новое
рождение, и я, как крестный... Да, а
как зовут новорожденную?» (Никто не
знает.)
Как это все напоминает что-то! И под этим
подвешенным миром внизу располо-
жился второй, наоборотный, со своим
поэтом, со своим тамадой Ъ. Они едва
не касаются затылками друг друга,
симметричные, как песочные часы. Но
что это? Где я? В каком идиотском из-
мерении? Что это за потолочно-зер-
кальная реальность?! Что за наоборот-
ная страна?!