Иверский свет
Шрифт:
но одновременно».
А эта требовала жалобную книгу: «Сердце
забыли положить, сердце!» Двумя
пальцами он выдвинул ей грудь, как
правый ящик письменного стола, вло-
жил что-то и захлопнул обратно. Экспе-
риментщик Ъ пел, пританцовывая.
«Е9-Д4, — бормотал экспериментщик. — О, та-
инство творчества! От перемены мест
слагаемых сумма не меняется. Важно
сохранить систему. К чему поэзия? Бу-
дут
аминокислот...
Есть идея! Если разрезать земной шар
по экватору и вложить одно полушарие
в другое, как половинки яичной
скорлупы...
Конечно, придется спилить Эйсрелеву башню,
чтобы она не проткнула поверхность в
районе Австралийской низменности.
Правда, половина человечества погибнет,
но зато вторая вкусит радость эксперимента!.. »
И только на сцене Президиум секции квази-
искусства сохранял порядок. Его члены
сияли, как яйца в аппарате для просве-
чивания яиц. Они были круглы и поэто-
му одинаковы со всех сторон. И лишь
у одного над столом вместо туловища
торчали ноги подобно трубам пери-
скопа.
Но этого никто не замечал.
Докладчик выпятил грудь. Но голова его, как
у целлулоидного пупса, была повернута
вперед затылком. «Вперед, к новому ис-
кусству!» — призывал докладчик. Все
соглашались.
Но где перед?
Горизонтальная стрелка указателя (не то
«туалет», не то «к новому искус-
ству!») — торчала вверх на манер де-
сяти минут третьего. Люди продолжали
идти целеустремленной цепочной по ее
направлению, как по ступеням невиди-
мой лестницы.
Никто ничего не замечал.
НИКТО
Над всем этим, как апокалиптический знак,
горел плакат: «Опасайтесь случайных
связей!» Но кнопки были воткнуты ост-
рием вверх.
НИЧЕГО
Иссиня-черные брови были нарисованы не
над, а под глазами, как тени от кар-
низа.
НЕ ЗАМЕЧАЛ.
Может, ее называют Оза?
Ты мне снишься под утро,
как ты, милая, снишься!..
Почему-то под дулами,
наведенными снизу,
ты летишь Подмосковьем,
хороша до озноба,
вся твоя маскировка —
30 метров озона!
Твои миги сосчитаны
наведенным патроном,
30 метров озона —
вся броня и защита!
В том рассвете болотном,
где полет безутешен,
но пахнуло полетом,
и — уже не удержишь.
Дай мне, господи, крыльев
не для славы красивой —
чтобы
от прицела трясины.
Пусть еще погуляется
этой дуре рисковой,
хоть секунду — раскованно.
Только пусть не оглянется.
Пусть хоть ей будет счастье
в доме с умным сынишкой.
Наяву ли сейчас ты?
И когда же ты снишься?
От утра ли до вечера,
в шумном счастье заверчена,
до утра? поутру ли? —
за секунду от пули.
IV.
А может, милый друг, мы впрямь сентиментальны?
И душу удалят, как вредные миндалины?
Ужели и хорей, серебряный флейтист,
погибнет, как форель погибла у плотин?
Аминь?
Но почему ж тогда, заполнив Лужники,
мы тянемся к стихам, как к травам от цинги?
И радостно и робко в нас души расцветают...
|К А. Вознесенский . 11(1
Роботы,
роботы,
роботы
речь мою прерывают.
Толпами автоматы
топают к автоматам,
сунут жетон оплаты,
вытянут сок томатный,
некогда думать, некогда,
в оффисы — как вагонетки,
есть только брутто, нетто —
быть человеком некогда!
Вот мой приятель-лирик:
к нему забежала горничная...
Утром вздохнула горестно, —
мол, так и не поговорили!
Ангел, об чем претензии?
Провинциалочка некая?
Сказки хотелось, песни?
Некогда, некогда, некогда!
Что там в груди колотится
пойманной партизанкою?
Сердце, нам безработица.
В мире — роботизация.
Ужас! Мама,
роди меня обратно!..
братно — к истокам неслись реки,
братно — от финиша к старту задним
ходом неслись мотоциклисты.
Баобабы на глазах, худея, превращались в пру-
тики саженцев — обратно!
Пуля, вылетев из сердца Маяковского, пролетев
прожженную дырочку на рубашке, юркну-
ла в ствол маузера 4-03986, а тот, свернув-
шись улиткой, нырнул в ящик стола...
...Твой отец историк. Он говорит, что человече-
ство имеет обратный возраст. Оно идет от
старости к молодости.
Хотя бы средневековье. Старость. Морщинистые
стены инквизиции.
Потом Ренессанс — бабье лето человечества.
Это как женщина, красивая, все познав-
шая, пирует среди зрелых плодов и тел.
Не будем перечислять надежд, измен, приклю-
чений XVIII века, задумчивой беремен-
ности XIX...
А начало XX века — бешеный ритм револю-