Из другого теста

Сергеева Александра

— Ну? — преспокойно одарила Наруга перепуганного заморыша последним шансом.

— Ишь, ты! Как с бати срисована! — восхитился кто-то.

Но госпожа даже не обернулась.

— У меня есть привычка, — задумчиво молвила Наруга, чуть ли не ласково обозревая затылок упёртого придурка. — Запоминайте: я прошу или приказываю только два раза.

Никто сразу и не сообразил, как это у неё вышло, но глухой ба-бах облысевшим упрямым лбом о столешницу расслышали хорошо. Ракна цапнула поникшее тело за плечи и с силой дёрнула его на себя. Вастер из рода Дабо не успел собрать в кучу глаза и хоть что-то квакнуть,

как две могучие руки ухватили его за шиворот и пояс. Вырвали из-за стола, и бедолага врезался в стену, после чего мирно сполз на пол. Кое-кто за столом подпрыгнул, кто-то заржал. А кто-то уже требовал у кого-то выигрыш.

— Ну, вот, мужики, — с нарочитым вздохом развёл руками Джаред. — Искали мы дочь Френка, искали, она и нашлась.

Хозяйское кресло с грохотом отъехало от стола — Гранка придала этому жесту максимальный шик. Наруга прошла к нему и села с прямой спиной да сощуренными глазами — так, для пущего форсу.

— Садись, — велела она Джареду.

Но управляющий остался стоять. Он не сказал ни слова и даже не взглянул на остальных, как ближайшие к госпоже мужики зашевелились, сдвигаясь на лавке. Девкам место освобождают — догадалась Наруга. Но подруги остались стоять, где стояли.

— Садись, — повторила госпожа Таноль, хлопнув ладонью по столу.

Управляющий сел.

— Ну, что ж, господа, — усмехнулась она. — Все знают, кто я такая? Не считая того, что я дочь своего отца.

— Все, — солидно прогудел седовласый широкоплечий дед с одним сплошным шрамом вместо правой стороны лица.

— Удивились? — вежливо осведомилась госпожа.

— С чего бы? — покровительственно хмыкнул дед. — Вы Таноли все бандиты, кого не коснись. Да и ты вон бабой по ошибке родилась. А бандитка ты иль оборотень — нам всё едино.

— А ты здесь важный человек, — уважительно признала Наруга.

— А то, — вдруг игриво подмигнул он единственным глазом. — Семейство Михайлы Кривого все знают. Три дома у нас. Шестьдесят пять человек. Считай, сороковая часть от всего народа крепости. Это если не считать прибрежников с хуторов.

— И всё твоя работа? — подмигнула и Наруга.

— Скажешь тоже! — махнул он рукой под мужские смешки. — Ежели б у меня пара десятков жён имелась, тогда б, может, и осилил. А с двумя такое дело не выйдет. Но двоих сыновей моя первая жена поднять смогла. А как умерла, так вторая ещё сынка вырастила. А после и дочку, — с особой гордостью добавил старик.

— Откуда остальные? — уже серьёзно уточнила Наруга.

— Пришлые, — пояснил Кривой. — Набежали за сотню лет, кто откуда. И мусульмане у меня в семье, и свои славяне. Три немца есть — золотые мужики, рукастые. Пара испанцев да француз. Даже американец приблудился.

— Значит, вы принимаете в семьи чужаков?

— Принимаем, госпожа, — подтвердил дед. — Чего ж не принять, коль народ стоящий?

Наруга поморщилась, но пока не стала бороться с этим дурацким титулованием.

— А как без этого? — продолжил поучать её старожил, почуяв, что дочь Френка не склонна перед ними чиниться. — Ребёнка вырастить трудно. Моя первая жена шесть раз рожала. Четырёх детей я своими руками поднял на погребальный костер. Ни один и до десяти годков не дожил.

— Чёрная лихорадка? — сочувственно покивала Наруга.

На этот счёт Джаред её просветил.

— Она, —

вздохнул ещё один старик с другой стороны стола.

— Как тебя зовут, отец? — припомнила Наруга приёмы деревенской вежливости, которые талдычила ей Бинка. — Ты похож на мусульманина.

— Дед был чистокровным салихом. Это, который по матери. А я глава своего семейства Назар Полть. Отец того бездельника, что встретил тебя у ворот. Тоже, стало быть, Назара. Нас немногим поменьше, чем у этого бабника, — кивнул он на Михайлу. — Всего шестьдесят два. Но в этот раз я себе двух невесток отвоюю! — пригрозил он старому другу и старому же сопернику.

— Что за прозвище у тебя? Никогда не слышала.

— Это по-нашему, — встряла Бинка. — По-нынешнему будет «половинка».

— Половинка? — приподняла брови Наруга.

Черноглазый и всё ещё красивый старик с чистым, без единого шрама лицом приподнял левую руку — ниже локтя там ничего не было.

— И с ногой та ж беда, — пояснил Назар. — Только половина от меня и осталась.

— У тебя в семье тоже всякого народа намешано? — уважительно склонила голову Наруга.

— Конечно. А то, как же я, госпожа, смог бы потягаться с этим хвастуном? — гордо вскинул бороду Назар, ткнув пальцем в хмыкающего Михайлу.

И опять она промолчала — сама не поняла, почему, но почувствовала, что так надо.

— А скажите-ка мне, глубокочтимые, вот что: почему умирают ваши дети, если вы добываете такое чудо, как «панацея»? На всех планетах этот камушек спасает людей от смерти. А вас, получается, нет? Или вы всё продаете до последнего камушка?

— Ты чего ж, не объяснил? — пихнул Михайла Джареда.

— А я у него и не спрашивала, — опередила Наруга управляющего. — Он здесь не так давно. А я сначала хотела порасспросить старожилов.

— Толково, — похвалил её кто-то дальше за столом.

Два старика переглянулись. Михайла кивнул, и Назар взялся объяснять.

— Продаём мы не всё. «Милость бога» есть в каждом доме — как без этого? Где народу поболе, там и камней больше. А в малых семьях и камней соответственно. Нам хватает. При себе их таскать нужды нет. Ежели, кто заболеет, тому камень и передаётся на время. Но против чёрной лихорадки «панацея» бессильна, — тяжко вздохнул он. — Тут уж хоть весь им увешайся, толку не будет. Пробовали и деды наши, и отцы, и мы неверующие. Только оттого и не вымерли, что эта зараза не косит всех подряд, как эпидемия. Но, ежели в кого вцепится, так уже не отпустит. Наши лекари чего только против неё не пробовали. Каких только лекарств не заказывали, да местных зелий не варили. А! Чего там говорить. В иной год по всем поместьям до полусотни детишек помереть могут.

Проговорили до глубокой ночи. В конце концов, девки отправились спать. Какие-то женщины накрыли на стол, но и за едой чесали языками без антрактов. Голова шла кругом. Когда проводив гостей и вконец обессилев, она всё ещё торчала на крыльце дома, в голове бродили преподлейшие мыслишки: девок в охапку и бежать отсюда, куда глаза глядят. Достаточно лишь взглянуть на всех этих рваных, резанных, кривых да половинчатых, как жить здесь не захочется до полного нежелания жить. Задержавшийся Джаред молчал — его счастье. Ляпни он хоть что-то неподходящее, она бы его просто убила! А неподходящим сейчас могло стать всё, что угодно.