Из тьмы

Тертлдав Гарри

Ванаи подумала о том, чтобы нырнуть в здание и снова наложить заклинание. Она подумала об этом, но затем покачала головой. Во-первых, слишком много людей уже видели ее с обеих сторон и видели, как она меняла один облик на другой. Во-вторых . .

Ее спина выпрямилась. Ладно, клянусь высшими силами, я каунианка. Мой народ жил в Фортвеге задолго до того, как фортвегийцы пришли с юго-запада. У меня есть право быть здесь. Если им это не нравится, очень плохо.

Конбердж шел рядом с ней так естественно, как будто ничего необычного не произошло. Это успокоило Ванаи. Ее невестка не стыдилась появляться с ней на людях, независимо от

того, как она выглядела. Но сколько людей теперь будут задаваться вопросом, не является ли Конбердж замаскированным каунианцем? она задавалась этим вопросом и надеялась, что сестра Эалстана не подумает об этом.

Никто не звал констебля. Быть каунианцем больше не было противозаконно в Фортвеге. Но законы имели не так уж много общего с тем, как устроен мир. Ванаи боялась, что люди начнут выкрикивать проклятия или кидаться предметами. Если бы они это сделали, попытались бы патрульные ункерлантские солдаты остановить их? Она предполагала, что да. Но даже если солдаты это сделают, ущерб все равно будет нанесен. Она никогда больше не сможет показаться блондинкой в Громхеорте, и, возможно, не в фортвежском обличье.

Никто ничего не бросал. Никто ничего не сказал. Никто, насколько могла судить Ванаи, даже не пошевелился, когда она подошла к фортвежцу, продававшему сушеные грибы: пухлому парню где-то средних лет. В этой ледяной тишине - она могла возникнуть скорее из-за заклинания волшебника, чем из-за того, что оно ослабело - она заговорила не на фортвежском, а на классическом каунианском: “Привет. Позвольте мне посмотреть, что у вас есть, если не возражаете?”

Даже Конбердж вдохнул. Ванаи подумала, не зашла ли она слишком далеко. Использование родного языка тоже больше не было незаконным, но когда кто-нибудь в последний раз делал это здесь публично? Попытается ли продавец грибов пристыдить ее, отрицая, что он понял? Или он окажется одним из тех фортвежцев, которые либо никогда не учили, либо забыли свой классический каунианский?

Ни то, ни другое, как это случилось. Он не только понял язык, который она использовала, он даже ответил на нем: “Конечно. Ты найдешь здесь кое-что вкусное”. Он подтолкнул к ней корзины.

“Спасибо”, - сказала она на удар медленнее, чем следовало - услышав собственный язык, она застала ее врасплох. Рыночная площадь вокруг нее вернулась к жизни. Если бы продавец принимал ее как должное, другие люди поступили бы так же. Теперь я должна что-нибудь у него купить, подумала она. Неважно, сколько он берет, я должен купить. Я в долгу перед ним.

Но цены этого парня оказались лучше, чем те, которые Ванаи и Конбердж получили у человека на другой стороне площади. Он завернул купленные ею грибы в бумагу, оторванную от старого газетного листа, и перевязал бечевкой. “Наслаждайся ими”, - сказал он ей.

“Большое вам спасибо”, - снова сказала она, и не только за грибы.

“Не за что”, - ответил он, а затем наклонился к ней и понизил голос: “Я рад видеть тебя в безопасности, Ванаи”.

У нее отвисла челюсть. Внезапно она тоже заговорила шепотом: “Ты кто-то из Ойнгестуна, не так ли? Я имею в виду, один из нас. Кто?”

“Тамулис”, - сказал он.

“О, хвала высшим силам!” - воскликнула она. Аптекарь всегда был добр к ней. Она спросила: “Остался ли еще кто-нибудь из деревни?”

“Я не знаю”, - ответил он. “Ты первая, у кого, как я вижу, хватает смелости показать

свое истинное лицо. Больше, чем у меня есть, поверь мне”.

Это была не наглость. Это была ошибка. Но я справилась с этим, подумала Ванаи. Если я захочу, то сделаю это снова. Может быть, lean все равно сделает это снова. Так или иначе, это возможно было похоже на победу.

Гаривальд думал, что навсегда возненавидит всех альгарвейцев и мужчин, которые сражались за рыжеволосых. Теперь он обнаружил, что размахивает киркой рядом с одним из людей Мезенцио, в то время как бывший солдат из бригады Плегмунда сгребает киноварную руду, которую они добыли, в машину, за которую отвечал другой ункерлантер. “Будь осторожен”, - сказал альгарвейец на плохом ункерлантском. “Чуть не уронил кирку мне на пальцы ног”.

“Извини”, - ответил Гаривальд и поймал себя на том, что говорит искренне. Он раньше работал бок о бок с этим рыжим и не думал, что тот плохой парень. Здесь, в шахтах в Мамминг-Хиллз, пленники, как бы они ни выглядели, не были злейшими врагами друг друга. Эта честь, без вопросов, досталась охранникам.

Все пленники - ункерлантцы, фортвежцы, дьендьосцы, альгарвейцы, черные зувайз-ненавидели охранников со страстью, намного превосходящей все, что они чувствовали. Они достаточно хорошо работали бок о бок со своими товарищами по несчастью. Охранники были людьми, которые превращали жизнь в страдание.

“Вперед, вы, ленивые ублюдки!” - крикнул теперь один из них. “Если вы не будете работать усерднее, мы просто стукнем вас по голове и найдем того, кто это сделает. Не думай, что мы не можем этого сделать, из-за того, что мы, проклятые, вполне можем ”.

Возможно, кто-то из иностранцев в шахте был достаточно наивен, чтобы поверить, что охранники не убьют любого человека, которого им захочется убить. Гаривальд не был. Он сомневался, что кто-то из ункерлантцев был. Инспекторы и импрессоры всегда означали, что жизнь в Ункерланте прожита осторожно. Любой, кто высказывает свое мнение тому, кого он недостаточно хорошо знает, заплатит за это.

Работа продолжалась. Здесь, в летнее время, все еще было светло, когда люди в шахтах поднимались после окончания своей смены, так же как было светло, когда они спускались на свои места в концах туннелей. Наступит зима, и в конце смены над землей будет темно и холодно - хуже, чем просто замерзать. Здесь, в шахте, зима и лето, день и ночь не имели значения. Для такого фермера, как Гаривальд, человека, который прожил свою жизнь в соответствии со сменой времен года, это казалось странным.

Конечно, его присутствие здесь вообще казалось странным. Никто не думал, что он Гаривальд, парень, который был лидером подполья и сочинял патриотические песни. Как Гаривальд, он был беглецом. Любой, кто осмеливался сопротивляться альгарвейцам, не получив приказа от солдат короля Свеммеля, автоматически становился объектом подозрений. В конце концов, он мог бы противостоять Ункерланту следующим. Многие грелзеры так и сделали. Некоторые из них тоже были в шахтах.

Но нет. Гаривальд был здесь из-за того, что он сделал, что он видел, используя имя Фариульф, которое он все еще сохранил. Что я видел? он задавался вопросом. Многое из того, что он видел в бою, он хотел только забыть. Но не это заставило инспекторов схватить его, когда он вышел из лей-линейного каравана. К настоящему времени, благодаря долгим размышлениям и некоторым осторожным разговорам с другими пленниками, у него было довольно хорошее представление о том, почему он здесь.