Из тьмы
Шрифт:
“Янина могла бы”, - сказал Колтум. Хаджжадж кивнул. “Но мы не граничим с Яниной”, - продолжила она. Хаджжадж снова кивнул. Она спросила: “Он сказал, что Ункерлант может объявить нам войну из-за этого?” Хаджжадж покачал головой. “Ну, тогда, - сказала она ему, - нам не о чем беспокоиться. Наслаждайся с ней и думай об Искакисе каждый раз, когда делаешь это”.
“Интересно, нравится ли ей со мной. У меня есть сомнения”, - сказал Хаджадж, мысль, которую он никогда бы не озвучил никому в мире, кроме Колтума.
“Ты доставил ей удовольствие от того, что ей больше не нужно жить с Искакисом”, - ответила его старшая жена. “Меньшее,
Энергичная практичность Колтума дала разумный ответ. Однако это не привело Хаджжаджа в восторг. У него была своя гордость, мужская гордость. Он хотел думать, что доставил удовольствие хорошенькой молодой женщине, которая также доставляла удовольствие ему. Однако то, что он хотел думать, и то, что было правдой, могли быть двумя разными вещами.
“Я так понимаю, ты сказал Ансовальду, что янинцы могут вторгаться к нам, когда захотят?” Сказал Колтум.
“На самом деле, нет. Боюсь, на этот раз я потерял самообладание”, - сказал Хаджадж. Колтум махнул ему, чтобы он продолжал. Со смешанным чувством гордости и стыда он сделал это: “Я предложил Искакису верблюда, которого он мог бы использовать так же, как он планировал использовать Тасси”.
“Неужели ты!” Брови его старшей жены поползли вверх. После секундного подсчета - слишком короткого, чтобы Хаджадж мог заметить, но не совсем - она сказала: “Что ж, молодец. Ункерлант не пойдет на нас войной, потому что Искакис не вернет свою жену. Король Свеммель - безумец, но он проницательный безумец.”
“Большую часть времени”, - сказал Хаджжадж.
“Большую часть времени”, - согласился Колтум.
“Однако Искакис создает себе проблемы”, - сказал Хаджадж. “Я все думаю, не наймет ли он кого-нибудь из "браво", чтобы нанести мне травму”.
Теперь брови Колтума взлетели вверх. “Янинец нанял Зувейзи бравос, чтобы причинить тебе вред? Я должен надеяться, что нет, клянусь высшими силами! Я должен надеяться, что никто в этом королевстве не взял бы его серебро за такую вещь. Зувайза не была бы королевством, если бы не ты ”.
В целом это было правдой. Тем не менее, Хаджадж ответил: “Мужчины не превращаются в храбрецов, если сначала не полюбят серебро, а потом все остальное. И молодые люди не помнят - и, вероятно, им все равно, - как мы снова стали королевством. Для них это была бы просто еще одна работа, которая оплачивалась бы лучше, чем у большинства ”.
“Позор”, - сказал Колтум. “Сто лет назад наши предки никогда бы не подумали о такой измене против собственного вида”.
Хаджжадж покачал головой. “Боюсь, ты ошибаешься, моя дорогая. Я мог бы сказать, спроси Тевфика: он бы вспомнил. Но он не настолько стар, и мне не нужно спрашивать его, потому что я уже знаю. Ункерлант завладела Зувейзой и удерживала нас столько, сколько ей удавалось, натравливая наших принцев друг на друга. Такие вещи случались, и они могут случиться снова ”.
“Ну, им лучше этого не делать, не тебе, или тот, кто играет в такие игры, будет отвечать перед мной. ” Колтум говорила так, как будто она имела в виду каждое слово из этого. Со стороны некоторых женщин-зувайзи это было бы пустой угрозой. Со стороны Колтум ... Хаджжадж не хотел бы, чтобы его старшая жена сердилась на него. Колтум поднялась с гнезда из подушек, которое она соорудила для себя, и в сильном раздражении бросилась прочь.
Почему я не расстраиваюсь больше от этой идеи? Хаджадж
Скрипя суставами, он поднялся на ноги и пошел в библиотеку. Окруженный книгами на зувайзи, на альгарвейском, на классическом каунианском, он не должен был думать о бесчеловечности человека по отношению к человеку ... если только он не вытащил историю на любом из этих языков. Он этого не сделал. Томик любовной поэзии времен Каунианской империи лучше соответствовал его настроению.
Движение в дверном проеме заставило его поднять глаза. Там стояла Тасси. С тех пор как она стала частью его семьи, она настояла на том, чтобы надеть платье от Zuwayzi: то есть сандалии и украшения, а на открытом воздухе - шляпу. В глазах Хаджаджа она всегда выглядела гораздо более обнаженной, чем женщины его собственного народа. Может быть, это было потому, что он привык к мысли, что люди ее бледного цвета кожи должны носить одежду. Или, может быть, ее соски и кусты выделялись больше, чем у темнокожих Зувайзин.
“Я вам не мешаю?” - спросила она на альгарвейском, единственном языке, который у них был общим.
Да, подумал он, но это было не то, что она имела в виду под вопросом. “Нет, конечно, нет”, - сказал он и закрыл книгу стихов.
“Хорошо”. Она вошла в библиотеку и села на покрытый ковром пол рядом с ним. “Я правильно расслышала? Искакис снова ведет себя вызывающе? Все еще вызывающе?”
Это не заняло много времени, подумал Хаджжадж. Колтум тоже не распространялся о своих делах среди домашних. Слуги, идущие по коридору, должно быть, слышали обрывки слов, и все вышестоящие силы, вместе взятые, не смогли удержать слуг от сплетен. “На самом деле, так оно и есть”, - ответил Хаджадж. Он не стал бы лгать ей, не в вопросах, касающихся ее так же, как и его.
“Почему бы просто, - она щелкнула пальцами, - не отослать его прочь, не сказать королю Цавелласу, чтобы он выбрал нового министра? Тогда он уйдет, а вместе с ним и неприятности”.
“Я не могу этого сделать”, - сказал он.
Тасси снова щелкнула пальцами. “Король Шазли может. И он сделает так, как ты говоришь”.
В этом действительно была доля правды. Хаджадж не решался попросить Шазли объявить Искакиса нежелательным гостем в Зувайзе. Он был пуристом и не считал, что личным проблемам есть место в делах его королевства. Если, однако, Искакис имел в виду его убийство, янинский министр был тем, кто смешивал личные дела и дипломатию. “Я могу спросить его”, - наконец сказал Хаджадж.
“Хорошо. Тогда это решено”. Тасси совершала такие логические скачки так же легко, так же естественно, как дышала. “И я останусь здесь”.
“Тебе нравится оставаться здесь?” Спросил Хаджжадж.
Она искоса посмотрела на него. “Я надеюсь, тебе приятно, что я остаюсь здесь”.
Да, Тасси действительно выглядела очень обнаженной. Он не думал, что в этот момент она случайно раздвинула ноги, давая ему мельком увидеть сладкую щель между ними. Она использовала свою обнаженную плоть как инструмент, оружие, способами, которые никогда бы не пришли в голову женщине-зувайзи, которая принимала наготу как должное.