Из того ли то из города
Шрифт:
– Правду-то оно правду, а только не поместитесь все. Придется кому на коне, а кому и на самом богатыре ехать.
Сказано - сделано. Четверо на коне уместились, двое на плечи к Илье взобрались, да так и тронулись.
Пока до деревни добрались, там уже все, кто передвигаться мог, собрались: кто возле околицы высматривает, а кто прямо на двор к Ивану с Ефросиньей подался. Не все ребятишки остались, кое-кто дунул до самой избы, на коне не догонишь. Богатырь какой-то по дороге едет, и прямо сюда. По виду нашенский, не степной. Народ как-то сразу и рассудил: коли богатырь, да один, да нашенский, не кому иному и быть, как Илье. Не из города же, - те поодиночке не выезжают.
– а она сказать ничего не может. Прижала руки к груди и замерла, ни жива, ни мертва. "Он..." - прошептала. Иной вот спиной погоду чует: на дворе ведро, а он с делами советует повременить, спину ломит, знать, дождь недалече. Сердце же материнское с утра неспокойно было. И работа не шла - все, за что ни возьмется, все не так, что не вкривь, то вкось... Обмерла, счастью своему не верит. Не знает, за что хвататься. То ли навстречу бежать, то ли на стол подавать. Богатырь незнакомый еще из лесу не показался, а она уже твердо знает: сдержал слово сыночек, Илюшенька, не остался на чужбине, возвращается. Надолго ли? Подсказывает сердце - не насовсем. Вот ведь оно как - еще не встретились, а уже об расставании...
– Едет, едет!
– крики раздались. Не сразу, как из леса показался, потому как поначалу понять не могли - что это там такое за диво: говорили об вершнике, а тут чудо какое-то, и пестрое, и многоголовое, и многорукое. Ишь, машет... Потом попригляделись - и впрямь, вроде как Илья. Тогда и загомонили радостно. Кто-то, конечно, крякнул с досады. Опять на пару дней все работы по боку. И что только Илья за человек такой уродился: как ни случись с ним чего, опосля выздоровления, так гулянка. С одной стороны - жаловаться особо не приходится, кормят-поят до отвалу, а с другой - хозяйство страдает. Потому как после гулянки той еще неделю оторви да выброси, пока в прежнюю колею возвернешься. Эх, век бы гулять, чего уж там... Как в сказке: изловил шапкой щуку, она за тебя все дела переделает, а ты себе лежи на печи - ешь калачи. Кстати, о щуке: сеть изорвалась вся, давно б починить надобно, а все недосуг.
Шум, гам во дворе Ивана с Ефросиньей. Уж чего-чего, а радоваться народ вполсилы не умеет. Работать - получается, а вот радоваться... Раздалась толпа в стороны, примолкла, дождалась, пока с отцом обнимется, пока мать к груди прижмет, и снова обступила. Еле вырвался - доспех снять, коня расседлать. Ребятишкам в особину счастье привалило: надобно коня богатырского к реке свести, напоить, помыть-обтереть. Им дело такое не в диковину, привычно. Повели ватагой, каждый поближе притиснуться норовит. Не видали здесь прежде таких коней; разные бывали, а таких не видели. Когда еще доведется? Еще с глаз не скрылись, а уж задрались, кому повод держать. Ничего, как задрались, так и помирятся.
Во дворе же пир горой. Хоть и далеко ему, наверное, до княжеского, не приседают столы под тяжестью яств, однако ж и не пустые. Понятно, одним Ивану с Ефросиньей всю деревню не учествовать, так а родственники на что? А мир? Только ведь так просто угощаться - в том особого интересу нету, давай, Илья, выкладывай, как на духу, где был, что видел? А тому и сказать особо нечего. Про ученье много ли скажешь? Кого тем удивишь, что пахать научился, косить, избу латать? Или там жизнь семейная - чего в ней такого необычного?
Махнул Илья рукой про себя, да и начал припоминать, что ему Святогор рассказывал, а потом Рада. Особо не привирал, а только так выходило, будто он и сам вроде как при всем том, о чем говорил, свидетелем был, причем не безмолвным, а как бы даже и участником. Не то, чтоб главным, но и не последним. Хотя, если вдуматься, ежели участников этих самых всего
Дальше в лес - больше дров. Вот уже и Илья потихоньку, незаметно для себя самого, поперед Святогора стал, в одиночку разъезды кочевников по степи гоняет; уже и прочие подтянулись, такие караваи на стол мечут, - вдесятером не унести; уже никто никого толком и не слушает; уже мелькнули за столом глаза знакомые, зеленые-презеленые... А все ж таки время настало, когда не хочется расходиться, а приходится. Спасибо хозяевам, пора и честь знать. Завтра - или сегодня уже?
– наведаемся, потолкуем, а нонче - по домам. К родителям сын долгожданный приехал. Уважил мир, на том спасибо.
Вот уж и последнего гостя со двора проводили. Как водится, до ворот, поясной поклон, спасибо, что пришел, уважил. Поклон в ответ - хозяевам хлебосольным, и остались, наконец, родители с Ильей с глазу на глаз. Только у Ильи эти самые глаза слипаются - мочи нету разнять. Ладно уж, ступай, ложись, без тебя управимся.
Поутру рано поднялся, а все ж не раньше матери. Та уже в хлеву суетится - дверь распахнута. Пока к колодцу сходил, вылил на себя пару ведер воды ледяной, отец на крыльцо вышел. Берут свое годы. В темноте не видать было, а сейчас заметно - белеть голова начала. Чуть меньше ростом стал, погрузнел, а силы в руках не убыло. Столы да лавки давеча играючи подымал... На избу Илья глянул, на сарай, на хлев. В порядке. Разве что крышу кое-где подправить не мешает.
Тут Ефросинья с ведерком вышла. Улыбнулась.
– Сейчас утренничать будем, готово у меня все.
И в избе скрылась.
– Конь-то мой, как там?
– вдогонку спросил Илья.
– В пристройке. Той самой, что для жеребенка вместе делали. Аль позабыл?
– вместо Ефросиньи Иван ответил.
– Не забыл...
Пошли смотреть.
Примечает Иван, глаз-то у сына иной стал. Хозяйский. Не мечется без толку, оценивает, прикидывает, что к чему. Такому у Святогора-богатыря не научишься. Не все Илья вчера сказал, ох, не все.
Как поутренничали, вышли на заднее крыльцо, присели, начал Иван потихоньку расспрашивать про ученье богатырское. Народу нету, приукрашивать не для кого, отвечает Илья прямо, как было. Про ученье, про житье, про то, что нет более на свете Святогора-богатыря, некому теперь постоять на горах Сорочинских против королей заморских. Про Горыныча рассказал, даже про жену Святогорову, что она как бы...
Не видят, что Ефросинья позади тихонечко присела, слушает. Услышала про Славяну, обнаружилась, руками всплеснула.
– Тебе не на чужих жен засматриваться, свою иметь пора. Короли твои, змеи - пустое все. Негоже по свету белому бобылем шататься. Что у нас, девок мало? Глянь вон на Проса...
– А что с Просом приключилось?
– встрепенулся Илья.
– Я его вроде как вчера не видал?..
– Да был он, - сказал Иван.
– С краешку притулился... Никак не отойдет...
– Жена его пропала, - пояснила Ефросинья.
– Сколько тому прошло? В лес пошла, и пропала. Искали - не нашли. Только я так скажу, хворость у нее приключилась. С той самой поры, как здесь жили, все чахла и чахла, так бы и истаяла совсем, кабы не пропала. Жалко, конечно. Хоть и держалась от всех подальше, ни с кем-то не поговорит, а все равно жалко. Живого-то человека...
– Илья непроизвольно вздрогнул.
– Думали поначалу, и Просо твой не задержится, за ней последует. Отощал весь, кожа до кости.