Из того ли то из города
Шрифт:
– Велеславе спасибо, выходила, - сказал Иван.
– А и дочке Бажена тоже, - улыбнулась Ефросинья.
– Попомни мое слово, быть по осени свадьбе. Хоть и нехорошо так говорить, а все ж таки скажу: не было бы девке счастья, да несчастье помогло. Давно она по кузнецу сохла, почитай, с той самой поры, как в деревне объявился. Глаз не сводила.
– Вон оно как, - протянул Иван.
– Я-то думал, Велеслава ее травам учит, раз она как свободная минута, так шасть к ней в избу...
– Ну да, травам... Вот говорят: у бабы волос длинный, а ум короткий. На себя бы хоть раз обернулись. До седых волос дожил, а чисто отрок... Вот бы и тебе, сынок, женой обзавестись, хозяйством
– До седых волос, говоришь, дожил, а чисто отрок?
– хохотнул Иван.
– А ну-ка, Илья, выкладывай начистоту, как есть. Кем там обзавелся.
– Да ты что?!..
– всплеснула руками Ефросинья.
– Ты в своем уме?!..
Взглянула на приоткрывшего от удивления рот сына.
– Неужто правда?..
– Правда...
– пробормотал Илья, а сам не знает, куда глаза деть.
– Ну, рассказывай...
И начал Илья рассказывать, в этот раз не то, что давеча, без прикрас. Про житье-бытье у Святогора, и про то, что нет больше на белом свете богатыря сильномогучего, про кузнеца, что судьбу ему сковал, про то, как встретил Раду. По батюшке - Савишну. Только батюшку ее по-иному зовут, как, - не запомнить толком, не выговорить, потому - из Степи он. Про то, как зажили, как хозяйством занимался. Наконец, про задумку свою, что хорошо было бы, ежели б они все вместе, рядышком... Вот наша изба, вот ваша...
– Так нешто места мало?
– обрадовалась было Ефросинья.
– Вон, до леса сколько. Избу новую поставить - дело недолгое. Землю, покосы мир выделит. Добро какое перевезти - поможем. Далеко ль живете?
– Далеко, - вздохнул Илья.
– Так далеко, что ежели орлом под облака - и то не видать будет. Только, мать, иная у меня думка. Не стало Святогора, знать, мне за него теперь быть. Хочу я в Киев, в дружину княжескую. А за службу - землю просить. И нам, и вам с отцом.
– Вон оно как, - протянула Ефросинья, и как-то вся посерьезнела, словно облачко на солнышко светлое набежало. А Иван молчит; перед собой уставился, и молчит.
Хорошо, на дворе гомон раздался - опять народ зашел. Только уж на этот раз не за столами по лавкам сидеть, а на помощь Илью звать. Пашню расчистить, в Агафью дерев нападало, стропила поднять, сруб под сарай передвинуть... При его силище всех делов-то и на полгривны не наберется.
– Ступай, коль народ просит. Я тоже гляну, что подправить, пока ты здесь, - хлопнул его по плечу Иван.
Будто крапивой кто вытянул, "пока ты здесь". Впрочем, тут же и забылось. Не до того сейчас. Дело понятное: никто так, за здорово живешь, с места насиженного срываться не станет. Тем паче, сколько лет здесь жили, и родители, и деды-прадеды. А с другой стороны взглянуть: коли уж судьбой ему написано земле родной защитой служить, не может он здесь остаться. Никак не может. Но и долг свой перед отцом-матерью тоже помнит. Им до старости - не сто верст. Не бывать такому, чтоб они кому на шею сели, чтоб их за глаза куском хлеба попрекали, при живом-то сыне-богатыре. Вот и выходит, что лучшего всего поступить так, как он придумал. Главное - слова нужные подобрать.
А их и подбирать не пришлось. Потому как когда вечером в избу вернулся, - раньше никак не пришлось, - все уже без него решено было.
– Ты вот что, сынок, - сказала ему Ефросинья.
– Ты там устраивайся, в дружине-то, в Киеве, а далее - поглядим. Обустроишься, обживешься, может, и мы к тебе. Ну, а если не так случится, как думается, станется - ты к нам.
Не стал Илья ни спорить, ни разубеждать. Время покажет его правоту.
Единственное, в чем он не прав оказался, так это срок не рассчитал. Мнилось ему, неделей управится, ан все две ушло. Сельчане, будто нарочно, к
...Снова на коне Илья, в полном вооружении. Летит-поспешает в стольный Киев-град. Никогда прежде там не бывал, только по разговорам себе и представляет. Красивым. Раскинувшимся на несколько верст, окруженным стеной белого камня, с высокими башнями, с золотыми воротами. Это ж какому богатству несметному должно быть у князя киевского, ежели там ворота городские - и те из чистого золота? А еще терема у жителей, самые маковки - те тоже золотом крыты. Так сверкают на солнце - глазам мочи нет. И река возле города, куда как шире той, что возле деревеньки родной. Славутичем зовется. Ладей там, кораблей разных - видимо-невидимо. Со всего свету белого гости съезжаются с товаром красным.
И так это Илье представляется, что блеснет где солнышком озерко, а ему купола золотые мерещатся. Хотя и знает, ежели доберется, то не иначе как ближе к вечеру. Ближе Киев-град гор Сорочинских, однако ж и до него путь неблизкий. Как-то его там примут? Солнышко уж за полдень перевалило. Скоро, скоро Киев-град...
Стал вдруг Илья примечать, что посреди синевы да моря, то зеленого, то желтого, стали какие-то черные пятна попадаться. Не сразу в глаза бросилось, а как-то невзначай. Что бы это могло быть?
Не утерпел, хоть и мнит себя богатырем, а супротив любопытства не устоял. И то сказать, много ли на свете белом таких людей сыщется, чтобы одолеть смогли свойство такое человеческое? Взять, скажем, лису. Опытные охотники говорят, что зверь этот зачастую и пропадает из-за своего этого самого любопытства. Потому как про опасность забывает, сам на ловца идет. В сказках про его хитрость рассказывают, а на деле совсем наоборот получается. Только этим самым охотничкам про самих себя бы вспомнить, сколько раз сами впросак попадали, по причине любопытства, а не на лису кивать.
Придержал Илья коня богатырского, как завидел чернь впереди, благо, не посреди леса виднеется, и даже дорога к ней ведет. А как запах учуял, крякнул с досады. Гарью несет. Село тут где-то спряталось, не разглядел. Пал народ учинил, лес под пашни выжигает, всего и делов-то. И как только сразу не сообразил?.. Ну, раз уж вышла заминка, так тому и быть. Напиться у колодца, коня напоить, передохнуть несколько, порасспрашивать, далеко ли ему еще, не сбился ли с пути. Оно понятно, конь у него необыкновенный, сам дорогу выбирает, а вдруг?.. Всяко бывает. А жгли не толково. Вон, сколько дерев обгоревших стоит. Так и пожар лесной устроить недолго. Совсем, что ли, без головы? Ишь, земли понавалили... Только земля, она полезна, когда огонь понизу идет, а вот ежели поверху... И лесу погорелого понавалили, побросали... Погодь, кажись, не лес это вовсе...
Не лес. Не стволы обгорелые понавалены-поразбросаны. Бревна. Что когда-то избами стояли.
Спешился Илья. Огляделся, прислушался. Научил его Святогор лес слушать, чтоб в засаду вражескую не угодить. Нет впереди засады. Пошел тихо.
Вот оно селение, как на ладони. Все, что осталось. В полную силу погулял здесь огонь, ничего не пощадил. Даже печи, и те в крошево черное обратились. Должно быть, не справились люди с напастью, дождь справился, когда пламя и без того стихало, вволю натешившись. Вон какие потеки на земле, ровно руки, длинные да тощие, такие же пальцы растопырили. Как у кикимор, что из изб горящих выбраться не успели. Чернеют посреди серой земли. Эк ее опалило... У них в деревне тоже случались пожары, но чтобы вот так, все избы дотла, о таком не вспоминали.