Из тупика
Шрифт:
– Комлев, - сказал Небольсин, сидя на корточках возле колеса, - если тебе что нужно, я помогу.
– Спасибо, товарищ. Ты уж не серчай, что я тебя тогда окрестил "белой тварью".
– Ты тоже прости меня за "красную сволочь".
Над ними пошел раскатываться вдоль состава звонкий перелязг букс. Вагоны тихо тронулись, и два человека (столь разных!) разошлись, ощутив тепло человеческого доверия.
На пустынном перегоне за станцией Полярный Круг, не доезжая до Керети, в штабной вагон к Процаренусу поднялись Ронек и полковник Сыромятев. Положение
Об этом Ронек и доложил Процаренусу...
За тюлевой занавеской вагона, растрепанной ветром, проступал в окне затерянный жуткий мир тундры: кочкарник, олений ягель, лопарская вежа, полет одинокой вороны над тихим озером.
– Спиридонов в Петрозаводске?
– поинтересовался Процаренус.
– Он опять ушел в леса, и о нем ничего не слышно.
Сыромятев подтянулся и отрапортовал:
– Товарищ чрезвычайный комиссар, позвольте мне, кадровому офицеру, высказать свое мнение?
– Позволяю, - насторожился Процаренус.
– Я, - сказал ему Сыромятев, - все-таки верю в энтузиазм дорожных отрядов. В случае если англичане пойдут десантировать на нас с моря, мы, надеюсь, сможем отбросить их обратно.
– Ваше мнение, - отвечал Процаренус, - враждебно духу пролетарской революции. Вы чего желаете? Ввергнуть молодое социалистическое государство в войну против Антанты?
– Я не желаю этого... они этого желают.
– А собственно, кто вы такой?
Сыромятев стройно выпрямился:
– Я полковник бывшей русской армии, служил начальником пограничной охраны на Пац-реке, по берегам Варангер-фиорда и в районе Печенгских монастырей.
– А что вы здесь - у нас!
– делаете?
Ронек шагнул вперед - маленький, ершистый.
– Полковник Сыромятев - военный инструктор при Красной гвардии Совжелдора. Он верой и правдой...
– Стоп!
– задержал его Процаренус.
– "Верой и правдой" - это слова из казарменного лексикона проклятого царского прошлого. Нам не нужны его "вера и правда"...
– И повернулся к растерянному Сыромятеву: - Сдайте мандат!
Полковник не шевельнулся, стоял - как дуб, кряжистый, и медленно наливалась кровью его шея.
– Сдай мандат, контра!
– заорал Процаренус.
– У меня... нет мандата.
– Как же ты служишь нам?
– Служу... на честное слово.
– У царского офицера нет честного слова!
И тогда Сыромятев пошел вперед грудью.
– Врешь!
– выкрикнул.
– Есть!
– Мы не удосужились выписать, - сказал Ронек.
Процаренус жестом подозвал к себе бравых "порученцев":
– Полковника - в последний вагон. Отвезем куда надо. Там он расскажет нам подробнее, каковы его "вера и правда".
– Это подлость!
– Ронека даже замутило.
– Как вы можете? Человек пришел в Красную Армию по доброй воле, еще до призыва всех офицеров, он честный офицер... Он - хороший человек!
Сыромятев протянул
– Петр Александрович, - сказал он, - не надо меня расписывать... Лично вам и лично товарищу Спиридонову я очень многим обязан. И благодарен! Но... не огорчайтесь: я предчувствовал, что этим все и кончится для меня... Еще раз - прощайте!
Сыромятева под конвоем увели, и Процаренус взялся за Ронека:
– Ну а с вами у меня будет разговор особый... Кстати, совжелдоровец, вы большевик?
– Беспартийный большевик, - ответил ему Ронек.
– Сейчас, - продолжал Процаренус, - следом за мною пройдет на Званку французский бронепоезд. Так вот, не вздумайте дурить и перекрывать перед ним пути.
Ронек стянул с головы путейскую фуражку, погладил пальцем молоточки на скромной кокарде.
– А ведь знаете, - ответил спокойно, - я человек предусмотрительный. На всякий случай я перекрыл пути не только перед бронепоездом, но и перед вашим эшелоном тоже. Ибо мне многое не нравится в вас... Может, вы и убежденный человек. Мне, как беспартийному большевику, судить о вас не следует. Но все, что вы сделали, делаете и будете делать, - все это вносит сумбур и путаницу. Есть честные люди на дороге, которые, к сожалению, честно поверят вам.
– Вы это... пошутили?
– нахмурился Процаренус.
– Увы, я серьезный человек. И мне не до шуток.
– Французский бронепоезд должен пройти. Я дал слово в Мурманске местному совдепу. И не только совдепу, а и... выше!
– А я дал слово своей совести, что задержу его. Любыми средствами: петардами, завалами, винтовками, гранатами, камнями... Вас я задержу тоже, - закончил Ронек тихо.
И тут Процаренус понял, что этот маленький человек, почти мальчик, с такими нежными ручками, этот инженеришко говорит правду: они будут драться.
– Взять контру, - велел Процаренус.
...Сыромятев сидел в узком купе за решеткой (купе было когда-то почтовым) и видел, как Ронека стащили под насыпь и застрелили тремя выстрелами в упор. Убили зверски, грубо и неумело. Кажется, когда поезд тронулся, Ронек был еще живым - он вдруг перевернулся и скатился по щебенке вниз под насыпь...
Сыромятев подумал и постучался в двери.
– Только до уборной...
– сказал он часовому.
Под ногами пружинил пол. Один удар головою назад, и часовой рухнул навзничь. Вырвав из рук его винтовку, Сыромятев распахнул двери на задний тамбур, где стоял дежурный "максим", и штыком сбросил пулеметчика на свистящие рельсы.
– Всех! Всех! Всех!
– остервенело ругался Сыромятев.
На выстрелы уже бежали из первых вагонов бравые "порученцы" Процаренуса - слишком горячие молодые люди. Сыромятев срезал их одной очередью вдоль вагона: всех, всех, всех!..
Струя свинца хлестала по коридору, кружились сорванные пулями шторы, летела щепа дверей, вдребезги разлетались зеркала и окна. Вагон был наполнен воем и грохотом.
Поезд дал тормоза. Оставив пулемет, Сыромятев на ходу спрыгнул с площадки, и, когда за ним кинулись в погоню, полковник уже скрылся в густой чаще, и только трещал вдалеке валежник.