Из тупика
Шрифт:
– Пошли они к черту, еще советы мне давать! Я их понял: они хотят проверить, насколько совдеп силен в Мурманске? Послушаются ли нас англичане? Я понял их, - повторил Юрьев ожесточенно.
– Но на эту провокацию я не поддамся... Вот скоро соберем первый краевой съезд на основах настоящей демократии и - ждем, мичман, ждем!
– Кого?
– К нам едет чрезвычайный комиссар товарищ Процаренус.
– Не слишком ли много развелось у нас комиссаров?
– Мало!
– ответил Юрьев.
– Их надобно легион, чтобы
Выйдя на улицу, Вальронд выругался:
– Черт! Куда меня занесла нелегкая?..
Вечером, осатанев от бестолковщины, он отправляется катером на "Глорию", в свою каюту. Наконец-то наступает тишина, сдавленная броней. Тихо и тепло. Покачивает. Можно переодеться в домашний джемпер, стянуть узкие джимми. Ужин в кают-компании, тосты за короля и королеву, потом уютное сидение возле электрокамина, где колышутся розовые ленты из бумаги, как настоящее пламя. И пусть звучат над палубой шотландские волынки, и чтобы бокал с темным пивом приятно оттаивал в руке, лениво ее держащей...
"Это жизнь?"
Кто-то обнял его сзади за плечи - Уилки.
– Новость, - сказал.
– Большевики догадались наконец.
– О чем ты, Уилки?
– Они стали брать в Красную Армию кадровых царских офицеров. Это очень разумное решение Ленина: ведь Россия имела отличные штабные кадры и массу боевых офицеров, которые сидят без дела.
– И в эту Красную Армию они идут?
– спросил Вальронд.
– Охотно... Что скажешь, Юджин?
"Я бы тоже - охотно... Что ты скажешь, Уилки?"
Но мичман только подумал так, а сказал-то совсем другое:
– Как-то, знаешь, не верится, чтобы большевики решились...
И многое потом обдумывал в одиночку.
* * *
Неожиданно заявился печник дядя Вася, которого считали на дороге уже безвестно пропавшим.
– Где тебя носило, дядя Вася?
Печник задрал пальцами верхнюю губу:
– Во! Кусать нечем стало...
– Закрой дверь, - велел Небольсин и спросил: - Чека?
– Не велено сказывать, Аркадий Константинович. Расписку дал, что претензий не имею... А только моя претензия при мне: я этого палача Хасмадуллина живьем из Мурманска не выпущу.
– За что тебя так?
– спросил Небольсин.
– А за что всех?
– ответил печник.
– Вестимо, за правду. Ныне правда по краешку стола ходить стала... крошками кормится!
– Ты... большевик? Мне можешь сказать.
Дядя Вася перекрестился, за неимением иконы, на график движения поездов.
– Я так скажу вам, Аркадий Константинович: были у меня зубы - не был большевиком, выбили мне зубы в "тридцатке" - стану большевиком. Назло Эллену и Хасмадуллину - стану, вот видит бог! Мне бы только из этого Засранска выбраться, я... я...
Старый
– Сколько душа примет... пей, рязанский. С горя иногда помогает. И прошу, не болтай о своих обидах. А то и ватки не прожуешь... Там, на сорок пятом разъезде, пьяные солдаты все печки разворотили... Поедешь чинить?
– Поеду, - сказал старик.
– Хотя и зло на всех берет, а все так думаю, печка не виновата. Опять же людям без печки, особливо в этом поганом месте, никак не прожить. Исправлю!..
В середине дня пришел порожняк. Машинист Песошников загнал состав в тупик и заглянул к Небольсину в контору. Поздоровавшись, сунул инженеру записочку:
– С юга вам кланяться велели.
– И вышел.
Знакомый почерк Пети Ронека: "К тебе придет человек. С просьбой очень важной. Доверься ему. Твой П. Р.". Время становилось опасным, и Небольсин тут же порвал записку. Однако никакой человек к нему не пришел. День, два... Небольсин терпеливо ждал.
Наконец явился Тим Харченко собственной персоной. Оглядел обстановку вагона и заговорил:
– Это как понимать? Честная женщина рабоче-крестьянского происхождения. Носки стирала, опять же и... Другое она тоже для вас делала! Некрасиво получается. Могу кликнуть - она под самым вашим колесом сидит. Убивается. Плачет.
– Чего вы от меня хотите?
– спросил Небольсин, сразу поняв, что тут делом Пети Ронека и не пахнет.
– Как - что? С икрой баба-то... Икра-то ваша небось?
– Дуняшка!
– крикнул Небольсин, позвав девку в вагон.
– Что ты скажешь, Дуняшка?
– Не Дуняшка она вам, - набычился Харченко, - а Евдокия Григорьевна... Вы эти барские замашки оставьте!
– Хорошо, Евдокия Григорьевна, слово за вами.
Дуняшка ответила:
– Как скажут Тимофей Архипыцы. Они - благородство показывают, офицеры будут... как же!
Небольсин, закипая гневом, повернулся к Харченко:
– Господин благородный офицер, конкретнее...
– Конхретно: икра ваша тоже денег стоит. Мы не какие-нибудь, чтобы нас обманывали, мы люди сознательные!
Небольсин был мужчиною опытным.
– Уважаемый, - заговорил он, - я знать не знаю, кто вы такой. Чего вы сюда затесались?
Харченко приосанился:
– Как это вы меня не знаете? Да таких, как я, всего трое на весь Мурман! А вы народных вождей не признаете? Да со мною сам адмирал Кэмпен вчера за ручку здоровкался...
– Вот и пусть он с тобой здоровается... А чего ты ко мне-то вперся? Поздороваться хочешь? Катись отсюда поскорее!
– Евдокия Григорьевна, - закричал Харченко, - пошто молчите?! Скажите, как он вас использовал. Сейчас свидетелей с улицы скликать станем!
Небольсин с ненавистью, какой даже не ожидал в себе, разглядывал сейчас толстые колени Дуняшки.