Из тупика
Шрифт:
– По местам!
– раздался призыв.
– Стойте.
– задержал команду Зилотти.
– Разве вы не видите, что мы давно под прицелом? Смотрите: с "Адмирала Ооб" - четыре трубы с торпедами... Повернитесь: "Глория" - четыре по восемь дюймов... Наводка по нашему борту!
– Надел фуражку и приказал: - Катер - под трап! Я пойду на "Глорию" сам...
Катер домчал его до флагманского крейсера англичан. Очевидно, через сильные чечевицы британцы разглядели офицера, и стрельбы не было. Катер оттолкнули от борта, не приняв от него швартового
Зилотти настойчиво объявил вахте:
– Мне необходимо видеть старшего на рейде... Кэмпена!
– Пожалуйста. Адмирал ждет вас...
Узкие переходы. Трапы. Люки. Вниз, вниз, вниз! "Почему вниз?"
Вестовой распахнул двери:
– Прошу.
Зилотти недовольно взмахнул старорежимной треуголкой:
– Ах ты, сын собаки! Добавь: сэр!
– Да, сэр.
– Вот так уже лучше...
Нравы британского флота ему были известны. Потребовав уважения к себе, Зилотти шагнул вперед через высоченный комингс, и двери были с лязгом задраены за спиною кавторанга. Так они задраивались по водяной тревоге. Намертво.
Он огляделся в изумлении. Перед ним - броня. Справа и слева от него броня. Борт... борт... переборка. И - никого!
И даже не было иллюминатора - мигала над ним лампочка.
Но заранее был приготовлен стул. Стул, чтобы сидеть.
Этот стул был для него, и кавторанг сел...
Все это называлось так: арест.
* * *
Из бокса "тридцатки" проследовала до кабинета поручика элегантная секретарша.
– Сэв!
– сказала она.
– Кажется, взялись за "Аскольд".
– Я знаю, - ответил Эллен.
– Но пусть англичане разбираются с крейсером сами. Мы люди скромные, и от главного калибра подальше...
Секретарша перебрала в руках бумаги:
– Протест... протест... Я уже устала от этих глупостей. Но есть один протест, достойный внимания.
– От кого?
– На этот раз, - засмеялась секретарша, - протестует настоятель Печенгской первоклассной обители - сам отец Ионафан: ему не нравится, что в монастыре размещена тюрьма!
– Да, тюрьма получилась первоклассная, как и сам монастырь: из Печенги не удерешь... Не отвечать!
Брамсон пригласил Эллена на "Чесму", давно разоренную. Орудия с линкора были уже сняты, пустые станки башен заросли красной ржавью. Вдвоем с юристом поручик обошел гулкие пустые отсеки. Шарахались из-под ног крысы, испуганные светом. Переговаривались.
– Если здесь шестнадцать камер, - говорил Брамсон, - да еще по левому боргу для предварительного заключения...
– Обратите внимание: вот отличное помещение для караула!
– Согласен, поручик. Лучше "Чесмы" труднее придумать тюрьму. Они даже рифмуются, - пошутил Брамсон, - тюрьма-Чесма... И что самое главное, никуда отсюда не вырвешься: броня!
Когда они поднялись на палубу, мимо "Чесмы" - в сторону "Аскольда" проходил паровой катер с британскими матросами.
– Женщина там, что ли?
– пригляделся Брамсон через очки. ...Катер заметили и с борта "Аскольда". Нескладная
Шотландец на чистом русском языке заговорил:
– Вы давали радио на "Глорию"? Я адъютант генерал-майора Фредерика Пуля... Что у вас тут произошло, ребята?
– Вот, полюбуйтесь, - отвечали ему офицеры, показывая на мертвого матроса.
– За что вы его убили? Что он вам сделал?
Вся команда крейсера толпилась на верхнем деке, лицом к трапу, возле которого лежал Кудинов; над ним остановился шотландец в юбочке, с крепкими волосатыми ногами футболиста. И вдруг "Аскольд" слабо дрогнул: это пришвартовались к нему с другого (совсем другого) борта сразу два тральщика. Один - с пустой палубой, будто там все вымерло, а другой - с абордажной партией морской пехоты. Заклацали затворы карабинов, и шотландец перестал рассматривать убитого.
– Кто здесь старший? Офицеры, команду - вдоль борта! Осталась только вахта, а весь экипаж замер в строю. И было объявлено, что возле совдепа состоится общий митинг, где генерал Пуль выслушает от аскольдовцев все претензии к британскому командованию. Велели прыгать на тральщик с пустой палубой, и тральщик сразу отдал концы.
Возле совдепа аскольдовцев встретил язвительный Юрьев:
– Попались, баламуты? Я вам еще тогда говорил: мы вашу лавочку прихлопнем!
Качая штыками, сошлись две роты морской пехоты и взяли матросов в кольцо - не вырвешься. Короткие драки, однако, вспыхивали: люди перли грудью на штык... Но офицеры крейсера, которых свезли на берег вместе с командой, не вмешивались. Хотя, кажется, они и сами были бы не прочь сейчас подраться с союзниками. Стоило ли бежать от позора Гельсингфорса, чтобы окунуться здесь в позор мурманский?..
– Клейми презрением!
– орали матросы, а это значило: можно материть союзников на все корки, можно свистать, заложив в рот два пальца, можно цыкнуть плевком, можно всё...
И вот, в окружении конвоя, на дамбе показался Пуль. Через переводчика он заговорил о немецкой заразе, о разложении, о большевизме крейсера, - все это он высказал матросам. Потом повернулся к офицерам, прибывшим из Финляндии в его добрые союзные объятия. Сказал без помощи переводчика:
– А среди вас, балтийцы, имеются германские шпионы... Да, да! Не спорьте со мною, я знаю: вы - германские шпионы!
Перекинул стек из одной руки в другую. Картинно оперся.
– Английское командование, - произнес вдруг Пуль, - приносит свои извинения за убитого. Впрочем, ваш баркас...
– Шестерка!
– поправили из рядов матросов.
– Ваш баркас, - настоял на своем Пуль...
Но тут уже не вытерпели сами балтийские офицеры.
– Шестерка, черт побери!
– заявили они хором.
– ...этот баркас, - продолжал Пуль, - был обстрелян нами в семь часов утра только потому, что на дне его скрывалось много большевиков-террористов. А мы, ответственные за жизнь лояльных граждан, не можем позволить, чтобы по Мурманску разбрасывались бомбы...