Из тупика
Шрифт:
Женщина действительно была очень красива. С тонкими, благородными чертами. И зубы испанки на смуглом лице. Улыбка - словно перлы океана.
Звали женщину - Глафира Петровна.
– А вас?
– спросила она, ради знакомства.
Вальронд вздохнул:
– Евгений Максимович... Но, поймите меня правильно, княгиня, во мне что-то есть такое, что мешает людям называть меня так. Меня почему-то все зовут просто Женька...
Так они и приехали. Вальронд опоздал.
Какая ширь! Какой простор! Какая
Ах, как высоко взмывают чайки над Северной Двиною! И какая она величавая, гордая, плавная, - эта река, несущая гулкие утробы океанских транспортов и косые паруса поморской шхуны. Вот он, красавец Архангельск, до чего же хорош этот город, весь в зелени бульваров, весь ромашковый и древний, какая стать в таможенных башнях, как заливисто поют петухи от Соломбалы, как звонко подпевают им паровые веселые пилы от Маймаксы...
Город был на другом берегу, и с вокзала пришлось плыть на речном трамвайчике. Вальронд еще раз погладил девочку по головенке, и она доверчиво прижалась щекой к его черной флотской штанине. Вадбольская стояла на палубе, под белым тентом, - женщина смотрела на наплывающий город жестко, недоверчиво, мрачно...
– Глафира Петровна, - сказал ей Вальронд, - у меня к вам есть одна просьба, не совсем обычная.
Вадбольская ответила, не повернув головы:
– У вас просьба, мичман, как раз обычная. Но вам это не нужно, как не нужно и мне... В переписку же я не вступаю. Через несколько дней моей ноги не будет в совдепии.
– Вы ошиблись, - ответил Вальронд.
– У меня просьба к вам иная... Я очень опоздал. И попрошу вас пройти со мною до штаба. Не сердитесь, Глафира Петровна, но присутствие такой очаровательной женщины, как вы, оправдает мое опоздание.
Вадбольская долго и заливисто смеялась.
– Ах, мичман! Вы бы знали, до чего же вы милы... Хорошо! Я согласна пройти вместе с вами до штаба. Но - не больше...
Так оно и случилось. Адмирал Виккорст при виде Вальронда сразу рассвирепел, словно бык, которому показали красную тряпку.
– Мичман, когда вы были обяза...
И - всё, выдохся.
– Однако вы немножечко опоздали мичман, - промямлил адмирал, не сводя глаз с молодой красавицы.
Вадбольская игриво выгнула руку, словно перед зеркалом.
– Я думаю, - сказала, - что не стоит мешать чисто военным разговорам. Мой дорогой! Итак, до вечера.
Вальронд принял "игру" и поцеловал ей руку.
– До вечера, моя прелесть!
– ответил он весело, с вызовом. А сам думал: "Пусть почернеет старый адмирал Виккорст..."
В благодарность за вологодскую посадку княгиня Вадбольская отлично разыграла роль любимой и влюбленной женщины.
И, сделав свое дело, она величаво удалилась...
Адмирал Виккорст уцепился в Вальронда взглядом, гневным от неправедной мужской зависти.
–
Вальронд вдохновенно спросил, адмирала:
– Могли бы вы, адмирал, в молодости пожертвовать ради такой женщины тремя днями службы?
– Вы меня плохо знаете, мичман! Ради такой женщины я бы вообще не являлся на службу... лет пять - не меньше!
– Вот!
– захлопнул Вальронд ловушку.
– А я просрочил, увы, только три дня.
– Это непорядок, - заметил Виккорст, но, сменив гнев на милость, подписал командировочную задним числом.
– Через два часа, - сказал напутственно, - отходит на Мудьюг буксир со снарядами. От соломбальской пристани. Прошу никаких "До вечера, моя прелесть!". Все эти прелести, заключил Виккорст, потирая руки, - остаются с нами... в Архангельске! Мичманам таких женщин по уставу иметь не положено. Ибо это попахивает распродажей казенного имущества на подарки... Всего доброго, мичман!
Вальронд вышел из штаба флотилии, и свежак упруго ударил его в лицо. "Как удачно все обошлось!" - думал он, радуясь, что остался вне всяких подозрений. Возле соломбальской пристани, вровень с буксиром, качался пузатый военный ледокол "Святогор". Ну как было не заскочить на минутку, чтобы повидать старого приятеля по корпусу?..
И долго стояли в тесной каюте, хлопая один другого по спинам: кто крепче? кто больнее?
– Николаша!
– говорил Вальронд.
– Женька!
– говорил Дрейер.
– Ну, как ты, поручик чертов? Лед колешь?
– Колю. А ты, мичман дымный? Наводишь?
– Навожу... Накрытие за накрытием...
Но уже ревел буксир, спешащий на Мудьюг. Пришлось прощаться.
– Мы увидимся. Нам надо о многом поговорить.
– Конечно, - отвечал Дрейер.
– Нам есть о чем поговорить!..
Буксир, груженный боезапасом, тихо плыл заводями двинской дельты, мимо островов и пожней, на которых паслись коровы. Скрипели по бортам корабля колодезные журавли, и волна реки, разведенная буксиром, пригибала осоку и вскидывалась до буйных ромашковых разливов. Купала их, клонила и снова выпрямляла...
Белое море чуть-чуть качнуло привычно, но вскоре и Мудьюг показался. Очень удобный остров для обороны Архангельска. Две батареи (по четыре ствола в каждой) пронизывали морскую даль темными орудийными жерлами...
Долго шагал по песку. Очень глубокому - едва ноги вытягивал. Два скучных офицера в блиндаже хлобыстали дрянной норвежский ром, называемый норвежским только потому, что в Норвегии его половинили с водкой и продавали потом в Россию. Пахло в блиндаже нехорошо - как-то подло и грязно.