Из тупика
Шрифт:
– Мы давно готовы...
– сказали девушки, пунцово раскрасневшись. Нужен беспощадный террор, как в старые времена. Убить Чаплина, его надо убить в первую очередь, потом - Айронсайда, Марушевского, генерала Миллера. И наконец, есть еще очень опасные для нашей Шестой армии люди: полковник Констанди и капитан Орлов...
Решимость девушек была такова, что мужчинам отступать было просто стыдно. И тут жалобно всхлипнула гармонь - Миша Боев перестал играть.
– Девушки, - сказал он нежно, - эти вот драндулеты, - и показал на оружие, - вы, милые,
– Что печатать?
– спросили его.
– Ты знаешь?
– Да хоть - деньги...
– ответил Миша, и все засмеялись.
– Это верно, - поддержал его Карл Теснанов.
– Денег у нас нет. А деньги нужны. И для работы. И для помощи арестованным товарищам... Разве не так? Может, с того и начнем, что попробуем тиснуть на станке "моржовки", а?..
Все с этим предложением согласились.
– А надо мной-то чего смеялись?
– спросил Миша Боев и снова заиграл, прикрывая вальсом "Дунайские "волны" всю тайну собрания.
Худо ли, бедно ли - стали работать. Разрозненные ячейки объединили. Теперь коммунистов (активных) было сорок человек. Взвод!
Попытка печатать на станке "моржовки" и "чайковки" не удалась: краска расплывалась, не было совмещения в сетке. Но зато листовки получались хорошо. Даже отлично! Прогнали первый тираж в январе - пятьсот экземпляров, как пробный. Никаких задач поначалу не ставили, только рассказывали: об ужасах тюрем Иоканьги и Мудьюга, о расправах в селах с беднотой и прочее.
Главной ошибкой подпольщиков была их ставка на низы города. На самые глухие и нищие окраины они перенесли типографию, явки, склады, - а ведь именно беднота была под самым зорким надзором контрразведки и Союзного контроля. Полковник Торнхилл, прибывший с Мурмана в Архангельск, отлично владевший русским языком, плавал и здесь как рыба в воде...
Мишу Боева снарядили под возчика, заложили ему росшивни сунули за армячишко фальшивый паспорт и наказали:
– Гона прямо на Вологду, к товарищу Кедрову. Доложи, что мы тут время даром не тратим. Пусть знают и пусть помогут...
По городу, в окружении мотоциклистов, разъезжал генерал Миллер, чем-то похожий на того моржа, который вылезал из проруби на кредитках Северного правительства (рисовал моржей хороший художник Чехонин). Постепенно Архангельск пустел от дипломатических миссий, и теперь англичане окончательно забрали все дела интервенции в свои хваткие руки. Нуланс уехал не один: он увез в Париж и "премьера" Чайковского. Не сумев разобраться в Архангельске с куделью и паклей, отныне Николай Васильевич за границей становился неоспоримым авторитетом по знаменитому "русскому вопросу"...
Оставшееся в Архангельске правительство потеряло своего последнего "социалиста": кадеты и монархисты
В один из дней, когда подпольщики собрались неподалеку от Мхов, в бедной хижине рабочего с запаней, вошли к ним три человека, и дверь за собою - дверь вела в сени - оставили открытой.
– Здравствуйте, - сказали они, снимая котелки.
Это были видные меньшевики Архангельска: Клюев, Цейтлин и Наволочный, вслед за ними шагнул мастеровой Бечин. Держались меньшевики пасмурно и виновато. Сели рядком на стульях вдоль стены. Разговор начал Бечин - как посредник.
– Я могу считать себя беспартийным пока, - начал он.
– Но вот мои товарищи, меньшевики, они в оппозиции к Советской власти. Получилось скверно! Товарищи Цейтлин, Наволочный и Клюев попросили меня примирить их с вами.
– Да, - сказал Наволочный, - волею интервенции получилось так, что мы предали и дело революции, и дело рабочего класса. За это, как видите, мы работаем в Архангельске легально. У нас - помещения, печать, союзы, паек. У вас же ничего этого нет, и в перспективе - расстрел на Мхах, неподалеку от этой квартиры. Однако мы заявляем о своей готовности порвать с прошлым и примкнуть к вам...
Карл Теснанов ответил:
– Примкнуть к нам - значит уйти в подполье и закончить свою жизнь в лучшем ее варианте - на "Финляндке"!
– Не забывайте, - отозвались меньшевики, - что мы, в отличие от вас, имеем возможность действовать легально. О том, что мы стали большевиками, будете знать только вы. Сейчас близится годовщина Февральской революции, и надобно использовать возможность легального воздействия на массы...
Карл Теснанов показал на раскрытые двери:
– А кто там еще... за вами?
Из темноты сеней блеснули золотые зубы архангельского врача Борьки Соколова. Он шагнул к свету, присел рядом с меньшевиками:
– Вы знаете, что я эсер, и не последний в этой партии. Понимаю: в одном котле не сваришь сладкий шербет и луковую похлебку. Дело рабочего класса предано... сам вижу! Если угодно - виноват. Но сейчас я, пожалуй, заодно с вами. Может, когда вы победите, вы меня к стеночке и прислоните... Может быть! Потому что борьбы с вами я не прекращу. Но я все продумал и пришел к выводу, что сейчас - при интервенции - я с вами, ребята...
Дрейеру тоже было предложено выступить на митингах.
– Я отказываюсь, - ответил Дрейер.
– Я - большевик и не буду приветствовать годовщину революции буржуазной...
Уговаривать его пришли девушки - Клава Блезина и Аня Матисон, тайно влюбленные (тайно и безнадежно) в курчавого поручика.
– Ты... несчастный ортодокс!
– сказала Клава.
– И ты не понимаешь всей сложности политической обстановки, - добавила Аня Матисон.
Дрейер уговорам не поддался:
– Я ее очень хорошо понимаю, эту обстановку. И я согласен выступить. Да! Но только в годовщину революции Октябрьской.