Из тупика

Пикуль Валентин Саввич

Конечно, такого подарка из Петрограда Спиридонов не ожидал. И понимал, что летчики народ особый, - с ними надо повежливей. Послал бойцов в деревню соседнюю, велел принести творогу. Пусть лопают! Для них сейчас - всё...

Летчики ели творог, пили самогонку и говорили так:

– Дай-ка ножик, Ваня.

– Держи, Коля...

Иногда прорывалось забытое: "господин капитан", "а ты, юнкер, сыт?". Звезд на крыльях не было, и две серебристые машины с пулеметами в острых клювах стояли под соснами, укрытые брезентом. Бойцы их сейчас обхаживали, нежно гладя.

–

Спасибо питерским, прислали... не забывают!

– Теперь воевать можно: и у нас есть - не все у англичан...

Вот летчики поели, натянули шлемы.

– Командир, - спросил Кузякин, - а что делать надо? У нас на путях в Олонце целый вагон с бомбами стоит. Пулеметы заряжены... Скажи, куда-нибудь лететь надо?

Спиридонов поразмыслил:

– Сейчас тихо. Ежели слетать - так чтобы высмотреть, куда французские бронепоезда ушли. Они нас здорово беспокоят.

– Ну, - решил капитан Кузякин, - это дело для такого аса, как я, спичечное... Ваня!
– позвал он юнкера.
– Ты моложе меня, давай смотайся до англичан и обратно. А я уж по-стариковски тебя у огонька подожду.

– Хорошо, Коля, - ответил Постельников, готовно вскакивая от костра. Только помоги мне мотор провернуть...

Бойцы обрадованно обтаптывали валенками взлетную дорожку. Юнкер Постельников сидел в кабине, и лишь круглая голова его торчала наружу.

Кузякин завел мотор пропеллером.

– Контакт?

– Есть контакт!
– И сизая птица, переваливаясь через сугробы, плавно покатилась вдоль поляны с режущим уши свистом.

– Уррраааа-а!
– кричали бойцы, разбегаясь перед машиной. Плавный взлет - уверенная рука юнкера. Спиридонов стоял возле борта второй машины, и Кузякин с гордостью сказал ему:

– Видал, как свечкой пошел? Это мой ученик... Туз что надо!

Постельников дал круг над поляной. Задрав головы, смотрели красноармейцы за разворотом машины. И вдруг...

Тра-та-та-та - пулеметная очередь с неба.

Ярко вспыхивали в клюве "ньюпора" вспышки огня. Постельников прошелся над людьми, кося под собой все живое. Снег окрасился в красное, разбегались бойцы, ползли раненые.

– Что ты делаешь, сволочь худая?!
– кричал в небо Кузякин.

На прощание бомба рванула землю, и "ньюпор", качнув еще раз плоскостями крыльев, полетел прямо на север - к белым...

Стало тихо. Вставали упавшие. И вдруг один боец, нацепив штык на винтовку, с разбегу ударил капитана Кузякина в бок. Летчик сломался пополам - рухнул возле своего самолета в снег.

Шатаясь после стрельбы, Спиридонов шагнул в избу.

Долго не мог опомниться... Зачерпнул ковшиком ледяной воды из ведра пил, пил, пил. Потом сел к столу, сцепив пальцы. Вскрыл пакет с характеристикой капитана Кузякина и посмотрел в окно. Кузякин пластом лежал на снегу, а над ним тихонько покачивались серебристые крылья. Предатель улетел, а этот - второй... "Жаль, - подумалось, - такого человека погубили!" Было там сказано, что Кузякин добровольно пошел на службу советской армии, учился в авиашколе Шартре, окончил высшую школу воздушного боя в По, с отличием прошел курсы стрельбы истребителей

в Казо. На его боевом счету тринадцать только официальных побед!

– Жаль... Ах как жаль!
– переживал Спиридонов, и за печкою шуршали в тепле деревенские тараканы...

Хлопнула с размаху дверь, и на пороге вдруг выросла согнутая от боли фигура Кузякина; длинные волосы падали на лицо из-под шлема, почти закрывая ему глаза. Пальцами авиатор придерживал рану внизу живота, и по комбинезону струилась кровь.

– Восьмая, - сказал.
– От своих... Кто меня?

– Тебя ударил боец Евсюков... Садись!

Кузякин плюхнулся на лавку:

– Дай мне этого мерзавца... Дай!

– Зачем?

Мне лететь...

– Куда?

– А ты что? Хочешь, чтобы я здесь тебе и подох? Нет, я должен лететь в госпиталь... в Петрозаводск!

Человек, которого ждет гибель под облаками, не желал умирать на земле.

– Дай мне этого сукина сына Евсюкова, - требовал Кузякин.
– Если угроблюсь, так с ним. Пусть знает, почем фунт лиха!

Посидел на лавке и вдруг лег. Вытянулся.

– Куда же тебе лететь такому? Лежи. Дрезину пошлем за врачом.

– Пошел ты... Он мне дрезину пошлет! Да я на своем "Старом друге" за четверть часа там буду.
– И, плотно закрыв глаза, он сказал: - Вот ведь история-то какая... Говорили мне: мол, война гражданская... мол, такая она, сякая. А я не верил. А она, выходит, и вправду - гражданская. Жестокая...

– Куда ты встаешь? Лежи, - говорил Спиридонов.

– Нет, я полечу, - твердо ответил Кузякин.
– Скажи, Иван Дмитриевич, разве кто-нибудь, кроме меня, собьет его?

– Кого?

– Да этого... Ваньку! Моего же ученика! Никто его не собьет. Я его выучил - я его и угроблю. Носом в землю. Пик!
– и всё...

Снова прошлись бойцы по опушке леса, трамбуя ногами снег. Сам Спиридонов теперь накручивал пропеллер. Лежа грудью на штурвале, Кузякин поднял лицо - навстречу ветру, навстречу скорости.

– Есть контакт... Отбеги в сторонку, Дмитрич!

Лопасти винта изрубили воздух, словно сабли. С ревом ушел "ньюпор", задевая желтым брюхом верхушки сосен, на юг, - и две головы торчали из кабины. Последний раз мелькнули за лесом череп с костями, но красных звезд еще не было...

Вечером Спиридонов созвонился с Петрозаводском; ему было боязно спросить: а вдруг и этот?..

– Прилетел ли кто?

– Да Отвезли в госпиталь. Выживет. Крепкий.

– Замечательно, - сказал Спиридонов, просияв при мысли, что во втором не ошиблись.

Его спросили, что делать с прибывшим на самолете красноармейцем, и лицо Спиридонова сразу замкнулось в суровых морщинах.

– Под суд!
– гаркнул он в трубку.
– Отведите его в ревтрибунал, и пусть его судят за самочинство... Время анархии кончилось, и карать могут только органы власти!

Глава третья

На архангельском аэродроме - снег, ветер, безлюдье.

Блестящий "хэвиленд" вышел на старт - одинокий.

Уилки был весь в рысьем меху, и мех заиндевел возле рта. Взревел мотор, лейтенант положил руку на плечо капитана Суинтона: