Из тупика
Шрифт:
– У нас и без того негде повернуться...
– волновался Чаплин.
– Куда я их дену? В каютах спят на головах друг у друга...
Течь усиливалась - яхта жгла фейерверки, прося о помощи.
– Ладно, - решил Миллер, - будем принимать на борт только тех, кто сможет обеспечить свое существование в эмиграции...
Принимали по кошельку: у кого много - садись, у кого жидко - оставайся на "Ярославне", которая вернется в Архангельск. Много разыгралось трагедий на морском льду, много было слез и вечных разлук... На лед неожиданно спрыгнул эсер и экс-министр народного просвещения Борька Соколов.
–
– закричал ему Чаплин.
– На "Ярославну"... как-нибудь выкручусь.
– Постой!
– звали его с ледокола.
– Ты же был секретарем и другом Керенского...
– Плевать, - неслось со льда.
– Ты издавал в Париже "Бюллетень" против большевиков...
– Плевать, - уже тише.
– Тебя не помилуют, как нашего министра...
– ...а-ать!
– и все затихло.
Сгорбив плечи и сунув руки в карманы пальто, уходил в сторону "Ярославны" экс-министр Борька Соколов. С ледокола спрыгнула еще какая-то тень и быстро побежала по льду - прочь...
– Пристрелить бы их, пока не поздно, - сказал Чаплин.
– Но теперь это ни к чему: пусть посидят в казематах Чека.
Корабли разошлись - навсегда...
Миллера занимала сейчас позиция лорда Керзона:
– Будет демарш с его стороны или не будет? О чем думают там эти англичане?
На подходах к Горлу ледокол перехватил радиограмму, уже советскую: на всем Севере отменялась смертная казнь, реввоенсовет Шестой армии призывал офицеров и солдат армии Миллера бросить оружие и включиться в общую борьбу с жестоким врагом No 1 - разрухой, голодом, холодом...
Ледокол грузно ломал льды - впереди лежала мгла, которую было не разрушить форштевнем. Ветер, тоска, коньяк, смятение...
* * *
Ах, Россия! Как высоко замело тебя снегами, снегами, снегами.
Свистят провода над сугробами, а по ним, тонким и стылым, - выкрики борьбы, возгласы побед и стоны поражений; все это слушает сейчас мир по проводам. А выше - бездонная прорва неба, черная или багровая, и там уже царствует новое детище Человечества - эфир...
20 февраля отзвуки победы ликуют в промерзлой меди, что стелется над мостами и падями, течет в лесу - через медвежий бурелом, ухлестывает напролом - в беличью снеговую синь.
Послушаем и мы, коснувшись провода:
"Катя родила, а Ваню повесили. Целую".
"Губисполком просит к открытию съезда десять пачек курительных папирос "Мечта" для товарищей делегатов".
"Третий путь свободен, воды нет, замерзла".
"Срочно высылайте пулеметы, кулаков расстрелять".
"Шенкурск покорно признает власть Советов и просит мыла"...
Все это - не то, не то, и радиотелеграфист задерживает сумбурный поток. Сейчас провод свободен для главного. Течет весть - благая весть!
– в потоке электронов через Вологду, она рвет все препоны, бежит над крышами подмосковных дач, добираясь до стен Кремля... И весть эта ложится на стол в кабинете Ленина. "Сегодня в час 154-й Красный полк вступил на посрамление мировой буржуазии, на радость международному пролетариату в советский Архангельск. Население встретило восторженно - хлебом-солью... большие склады военного снаряжения и продовольствия находятся в полном порядке... Б городе порядок образцовый. Мезень - Пинега, куда сообщили по радио, что введена Советская
Один из фронтов войны за Советскую власть - самый недоступный, самый жестокий, самый сложный - был торжественно закрыт под Архангельском. Оставив гарнизоны в кулацких селах и лесных городишках, войска Шестой армии быстро шли на переформирование, чтобы, отдохнув и обновив оружие, рвануться на другие фронты.
А на площади Архангельска остался стоять английский танк.
Он так и стоит - до сих пор. Его берегут.
Его берегут музейные работники. Это история.
А историю всегда надобно уважать.
Глава восьмая
Ночной мрак был разбросан, вместе со льдом, впереди по курсу. Снаряды из носовой пушки, склоненной к борту, рвали ледяной пласт. Ледокол с грохотом влезал косым штевнем на лед, сизая толщь, не выдержав тяжести корабля, шумно трещала под его днищем, и машины рвали "Минин" опять на лед.
И так раз за разом - скрежет днища, треск льда, покачивание, снова удар и наползание на лед. Все содрогалось на "Минине", объятом ночью, и по каюте катались бутылки из-под коньяка. Генерал Миллер велел пробить эту ночь позывными мощной радиостанции: когда же, черт возьми, англичане раскачаются с демаршем?
Да, лорд Керзон, уступая просьбам Миллера, обратился к Наркоминделу РСФСР с дипломатическим демаршем - весьма странным. "Вы легко поймете, сообщалось в ноте, - что, ввиду того, что правительство Его Величества больше года в широкой степени ответственно за питание (?) и общее благосостояние (?) населения Северной области, в Англии создалось бы особенно тяжелое впечатление, если бы Советская власть прибегнула к суровым репрессиям против населения..."
Евгений Карлович Миллер сразу успокоился.
Он перехватил бутыль, ползавшую по столу, налил коньяку:
– Запросите Мурманск: готовы ли там принять нас?
* * *
Мурманск был готов. И принять и поставить Миллера к стенке.
На громадном просторе, почти от самого Петрозаводска до древней избушестой Колы, раскинулась белая армия, уже не имевшая вождя. Мурманск последняя отдушина, через которую еще можно бежать до Лондона, Парижа и дальше - вплоть до прерий Австралии, даже в сельвы Бразилии...
Чесменская радиостанция на Горелой Горке денно и нощно держала связь с ледоколом "Минин", на борту которого собрались люди - не чета Ермолаеву. Но Ермолаев не бежал, и его резолюция: "Схватить заговорщиков и уничтожить их путем утопления!", - эта резолюция для мурманских подпольщиков еще оставалась в силе. Ермолаев велел лейтенанту Юрасовскому приготовить орудия своего эсминца к огню.
– Так... на всякий случай, - сказал генерал-губернатор, вдруг ощутив себя самым главным на русском севере.
20 февраля, едва дошла до Мурманска весть о падении Архангельска, собрались в вагоне у Безменова мурманские большевики; здесь же был и Цуканов с "Ксении"; покуривал, весь настороже, машинист Песошников: он был старше всех по возрасту, многое повидал...
– Точка!
– подал он голос в конце собрания.
– Павел, ты пока помолчи, я скажу сейчас... Они, - он кивнул на дверь, - тоже не пальцем деланы, соображают... А что, если завтра?
– И повторил: - Завтра!..