Из тупика
Шрифт:
С такими-то вот мыслями, полными самого благородного значения, боцман Труш и вышел в середине дня на каменистый брег земли российской - земли обетованной.
– Эй!
– окликнул прохожего.
– А главный прошпект где?
– Где стоишь, там и будет главный.
– По шпалам-то?
– Милое дело, - ответил прохожий.
"Пройдусь разведаю", - решил Власий Труш и, выпятив грудь, закултыхался по шпалам.
И вдруг... О эти "вдруг"! Как они играют человеком!
Сидела на ступеньках
Потом заботливо склонился над младенцем, приласкал его.
– Так-так. На солнышке греется... Балуется, значит!
– Руки все вымотал, - печаловалась баба.
– Уж я порю его, порю... Никакого толку!
– Тя-тя... Тя-тя...
– пролепетал младенец.
– А баночка-то, - схватился Труш за жестянку, - красивенькая... Где взяла?
– вдруг гаркнул он на бабу.
– Отвечай!
– О чем ты, родимый?
– испугалась баба.
– Отвечай, где взяла ананасью банку?
– Батюшка милый, да пошла до лавки и свому огольцу купила.
Труш развернул в руках платок, остудил лицо от пота.
– Купила?
– засмеялся.
– Да что ты врешь, баба? Это же господская штука... Три рубля банка стоит. Где тебе!
– Не сочиняй ты, - обиделась баба.
– Налетел, будто я украла... Эдакого-то добра у нас много. Вот картошки нет, картошка в этих краях дорогая. Три рубля одна насыпочка стоит. Да вить... насыпать разно можно. А это - тьфу, ананасина твоя!
– И он, твой шибздик... что? Никак съел?
– Съел, батюшка. У него пекит хороший. Все руки, говорю, отмотал мне, проклятый...
– Сколько же ты заплатила за банку?
– А сколько? Как все, так и я... за полтинник. У гличан, слышь-ка, такого барахла много навезено. Вот мы и кормимся...
Власий Труш понял, что он разорен. Видеть не мог более сопливого младенца, что усиленно развлекал себя пустою нарядной жестянкой. Кинулся боцман на станционный телеграф - там народу полно - и растолкал всех ждущих очереди.
– Полундра, мадам... полундра, вам говорят! Я - "Аскольд", только что пришли с того свету. Срочная телеграмма: быть революции или не быть? Прошу не волноваться...
И отбил в Ораниенбаум жене:
СООБЩИ ЦЕНЫ АНАНАСЫ КРЕПКО ЦЕЛУЮ ТВОЙ ВЛАСИК
– Когда будет ответ?
– Зайдите вечером, - посулил телеграфист.
До вечера, голодный как волк, Власий Труш гулял по шпалам.
Вечером его поджидала телеграмма из Ораниенбаума: АНАНАСЫ НЕ ПОНЯЛА ХЛЕБА НЕТУ КРЕПКО ОБНИМАЮ
Дух взбодрился сразу. Видать, в Петрограде, и вправду говорят, народец с голоду дохнет. Сразу отлегло от сердца, будто камень с него свалили:
Труш прибыл на корабль, а на "Аскольде" - беготня по трапам. Порхали раскаленные утюги, болтались, зеркальца, перед которыми, присев на корточки, брились матросы. Гам, хохот, веселье.
– На берег, што ли?
– спросил Труш.
– Так на берегу этом ни хрена нету. Я был там... Это тебе не Тулон с Марселем: разворота на всю катушку не дашь. Да и барышни тута по нашему брату в штабеля не складываются... себе цену верную знают!
– В отпуск!
– орали матросы.
– Половину всей команды крейсера командир отпускает до дому... Уррра-а!
– Половину?
– почесался Труш.
– Многоватенько...
Он отправился к Ветлинскому выпросить отпуск и для себя. Каперанг, хорошо отдохнувший после перехода, гладко выбритый, в полной форме, сидел за столом перед списками команды.
– Боцман, тебя на три дня... никак не больше... Подсказывай, кто беспокойный, от кого нам лучше сразу же избавиться.
Узкий палец каперанга в блеске обручального кольца скользил вниз по колонке имен, а боцман давал советы:
– Крикун... к бесу его! И этого - с глаз долой. Тоже... пусть едет и не возвращается. Солдаты-то бегут с фронта, а наши разве солдат умнее? Никто не вернется.
– Павлухин?
– задержался палец Ветлинского.
– Пущай едет, - сообразил боцман.
– Хоша он и унтер гальванный, но по всем статьям с панталыку сбился и нашему порядку не поспособствует...
Павлухин от отпуска отказался. Матросы ему говорили:
– Дурак, нешто своих повидать не хочется?
– Хочется, - отвечал Павлухин.
– Да вы все разбежитесь, кому за кораблем доглядеть? Именем ревкома никто не уйдет в отпуск, пока технику не сдаст в исправности. Смазать все салом, как на походе... А на молодых много ли надежды?
"Молодых" из недавнего пополнения палец Ветлинского не коснулся в списках. Каперанг считал их более надежным сплавом в команде крейсера (еще "тихими"). Но почти всех, кто помнил тулонскую трагедию, Ветлинский безжалостно отпустил прочь - в явной уверенности, что обратно на крейсер они уже никогда не вернутся... Это называлось - самодемобилизация!
И весь вечер между берегом и бортом "Аскольда" шныряли юркие катера. Один отойдет, а на второй уже навалом кидают вниз чемоданы - парусиновые, с боевыми номерами, крепко прошнурованные. Матросы-старики следят за надписями. Если какой салага вздумает начертать суриком на своем чемодане заветные слова: "МОРЯК ТИХОВА ОКЕАНУ", - его тут же заставляют смывать едкую краску.
– Не достоин, - говорят самозванцу.
– Что ты видел? Бискай этот тьфу, лужа. Ты бы вот в тайфуне побывал...