Из зарубежной пушкинианы
Шрифт:
— У нас все в порядке. Спонсоры дали деньги. Съемочная группа прилетает в Рим в середине ноября. А что сказали в посольстве Великобритании?
Что я мог ответить? Не мог же я сказать, что обо всем забыл, просто выбросил из головы.
Друзья в Риме обещали помочь. Кто сказал, что чудес не бывает? Уже через несколько дней Паоло Веккиа сообщил по телефону невероятную новость. Жена английского посла в Риме леди Фэйрвезер (Fairweather, т. е. Прекраснопогодова) — русская. Ее зовут Мария, она читала мою книгу, знает мое имя и просит меня позвонить. Звоню ей в Рим и впервые за много месяцев говорю в Италии по-русски. Нас приглашают на виллу Волконской к обеду. Нам готовы показать все, что мы пожелаем. Нам разрешат снять фильм.
…На via Piatti охрана открыла нам ворота, и мы въехали на территорию виллы. В
Она родилась в Иране. Родители покинули Россию после революции. Отец был русский грек, а мать, урожденная Дементьева, выросла в имении под Харьковом. Детство ее прошло в Англии. Там в лондонском колледже она познакомилась со своим будущим мужем. Его звали Патрик Фэйрвезер; он происходил из старинной дворянской семьи. Прежде чем поселиться в Риме, Мария прожила пятнадцать лет в Африке, в Дакаре, где муж возглавлял английское посольство. Я спросил Марию, как живется ей здесь, среди русских памятников. Ведь после Надежды Кампанари, урожденной Ильиной, она по счету третья русская хозяйка этой виллы. «Может быть, Вам покажется странным то, что я скажу, — ответила она. — Я никогда не жила в России, но чувствую себя здесь как в русском доме. С мужем я была дважды в России в советское время, но это была какая-то незнакомая мне страна. Может быть, по рассказам матери я представляла себе Россию совсем другой. А здесь мне все ближе. Здесь как будто остановилось время».
По дороге в «Аллею воспоминаний» мы зашли в старый дом. Он перестраивался на наших глазах. Звенели электрические пилы. Рабочие шпаклевали новые внутренние стены. Я не узнал гостиную нижнего этажа. Осколки древнего травертине, которыми Зинаида Волконская украсила здесь стены, сняли. Мария рассказала, что стены обветшали и осыпались. Куски античной скульптуры со стен сняли и временно сложили в подвале. Потом ими украсят одну из гостиных в доме Кампанари. Новые перегородки разделили гостиную на несколько небольших комнат. Когда-то в этой гостиной рисовали Бруни, Матвеев, Брюллов, читал «Ревизора» Гоголь. Парк по другую сторону акведука тоже сильно изменился. Его расчистили и в центре сделали теннисный корт. Я узнал старый колодец. В его мрачной прохладной глубине виден отрезок древнеримской улицы. По ней когда-то прогуливались современники императора Клавдия. От колодца по направлению к каменной ограде виллы проложена «Аллея воспоминаний». По ней мы отправились разыскивать пушкинскую стелу. Как известно, она стояла (а десять лет тому назад лежала) в конце аллеи, у самой ограды. Там мы ее и нашли. Но это была уже не стела. Барельеф с изображением орла от нее откололи. Стела превратилась в небольшую (длиною около сорока сантиметров) каменную доску, которую вмазали в каменную ограду. Ограда здесь выходит на проезжую шумную via Statilia. Надо надеяться, что на этом метаморфозы завершились, и первый памятник Пушкину обрел, наконец, покой. И хотя сейчас это и не памятник вовсе, а памятная доска, сам Пушкин мог бы сказать: «Есть память обо мне». И это главное. Мария сказала, что превращение стелы в памятную доску произошло до их приезда в Рим, когда послом был лорд Рамсей. Так что, к счастью, худшее из моих опасений не оправдалось.
Мария предложила посмотреть на виллу и ее окрестности с крыши особняка Кампанари. Для этого мы поднялись на верхний этаж, прошли через несколько жилых посольских комнат и по винтовой лестнице поднялись на смотровую площадку. Старый дом Зинаиды Волконской и парк были под нами. С той стороны, где небо розовело и садилось солнце
А потом был обед. В небольшой столовой посольской квартиры сэр Патрик интересно рассказывал о своей службе в Сенегале, и я вспомнил знаменитые озорные стихи Саши Городницкого «Жена французского посла». А когда слуга из-за моего плеча в очередной раз подлил мне вина, я осмелел и прочел их вслух.
Мне не Тани снятся и не Гали,
Не поля родные, не леса.
В Сенегале, братцы, в Сенегале
Я такие видел чудеса!
Ах, не слабы, братцы, ах, не слабы,
Плеск волны, мерцание весла,
Крокодилы, пальмы, баобабы
И жена французского посла.
Хоть французский я не понимаю,
И она по-русски — ни фига,
Как высока грудь ее нагая,
Как нага высокая нога!
Не нужны теперь другие бабы,
Всю мне душу Африка свела:
Крокодилы, пальмы, баобабы
И жена французского посла.
Дорогие братцы и сестрицы,
Что такое сделалось со мной?
Все мне сон один и тот же снится —
Широкоэкранный и цветной.
И в жару, и в стужу, и в ненастье
Все сжигает он меня дотла.
В нем постель, распахнутая настежь,
И жена французского посла.
* * *
Марии стихи очень понравились, но она не поняла двух выражений: «ни фига» и «не слабы». Когда я объяснил их значение, Мария поинтересовалась, знал ли их Пушкин. Я ответил, что выражение «поднести фигу» есть в толковом словаре Даля, а Пушкин знал и более крепкий синоним. Сэр Патрик, конечно, ничего не понял, и, не переводя стихов, я объяснил ему, что мой приятель, известный поэт и океанолог Александр Городницкий, будучи в экспедиции, как-то побывал в Дакаре, увидел где-то на приеме жену французского посла и написал эти шуточные стихи. Стихи приобрели широкую известность, и у поэта были большие неприятности с властями, которые шуток не понимали и сами шутить не любили. «Вы же понимаете, — сказал я, — что означала связь советского человека с женой иностранного дипломата в нашем тоталитарном государстве». А Мария очень кстати вспомнила, что и Пушкина власти преследовали за «Гавриилиаду». «Вот вам и связь времен, — сказал я. — Она у нас не распадалась».
«Позвольте спросить вас, — вступил в разговор сэр Патрик. — Когда именно Ваш друг был в Дакаре?» Я ответил, что он приплыл туда на корабле вместе с моим школьным другом Игорем Белоусовым, тоже океанологом, и, судя по всему, это было году в семидесятом. «Тогда я знаю, о ком идет речь, — сказал сэр Патрик. — Это мадам Легран. Она приехала с мужем в Дакар за несколько лет до нас. Мы очень дружили». Мария изменилась в лице. «Как… это Женевьева Легран? Скажите… сколько лет было вашему другу поэту?» «Я думаю, меньше сорока». «А Женевьеве тогда, если не ошибаюсь, было за пятьдесят… Но, конечно, — спохватилась Мария, — в ней всегда был шарм». Я умоляюще взглянул на нее. «Поймите, это только шутка, плод поэтического воображения…»