Избранное в двух томах. Том 2
Шрифт:
Королев не воспринял это равнодушно. Когда перед одним из пусков ему
доложили, что президент Академии наук не сможет приехать к торжественному
заседанию комиссии, он с надеждой в голосе спросил:
— Ну, а ваш маршал будет? — И, услышав, что нет, тоже не будет, явно
огорчился.
«Бог ты мой! — подумал в первый момент, увидев это, я. — Такого калибра
человек, а вот, оказывается, и ему не чужд вкус к подобного рода вещам. .»
Но впоследствии я пришел к выводу, что был тогда,
Лично для себя вряд ли так уж жаждал Королев особой представительности
участников заседаний Госкомиссии, да и любых других заседаний. Ему это было
нужно для другого — для дела!
. .Задумывался ли Королев о, так сказать, «заочности» своей прижизненной
славы?
Не знаю.
Во всяком случае, прямых высказываний на эту тему я от него не слышал.
300 Только раз, в ответ на не в меру почтительное (чтоб не сказать больше) восклицание кого-то из собеседников: «Ну, уж вы-то, Сергей Павлович, всегда. .»
— и далее что-то о неограниченных возможностях СП, он заметил:
— А что я? Я — подпоручик Киже. Фигуры не имею. .
Сказано это было очень спокойно. Вроде бы даже и без горечи. И все-таки эта
реплика запомнилась. .
В конце лета 1962 года Королеву пришлось лечь в больницу на операцию —
в тот раз, к счастью, окончившуюся благополучно. Персоналу было известно, что
этот больной — академик. Однако на фоне привычного контингента пациентов
данного «сверхлитерного» лечебного учреждения это ученое звание сколько-нибудь заметного впечатления ни на кого из сестер и санитарок не производило.
Что тут особенного: академик как академик. .
И вдруг — гости. Навестить СП пришли Гагарин, Титов, Николаев и
Попович — то есть весь наличный в то время состав советских космонавтов. Их
появление произвело то, что называется сенсацией местного значения. А после
ухода знаменитых посетителей СП немедленно ощутил признаки подчеркнутого
внимания и услужливости со стороны персонала. Так лучи отраженной славы
коснулись и его...
На встрече Гагарина с писателями в Центральном Доме литераторов, которая
состоялась через несколько дней после полета «Востока», почти все выступавшие
— и сам космонавт, и приветствовавшие его писатели — говорили как-то очень
по-хорошему: естественно, сердечно, совсем не официально.. Среди
выступавших был поэт Роберт Рождественский. Он прочитал свои новые стихи:
«Людям, чьих фамилий я но знаю». Стихи эти обратили на себя мое внимание, в
частности, тем, что — едва ли не единственные из всего, сказанного с трибуны
ЦДЛ в тот день, — были посвящены не космонавту, а создателям ракетно-космической техники.
Я попросил, чтобы мне перепечатали на машинке это еще не опубликованное
в печати
мог, прочитал его ему.
Он слушал очень внимательно.
Дослушав до конца, помолчал.
301 Потом попросил повторить одно место.
— Как там сказано: «Это ваши мечты и прозрения. Ваши знания. Ваши
бессонницы»?.
И забрал листок с напечатанными на нем стихами себе.
Налицо был тот самый, в общем, не очень частый случай, когда произведение
литературы дошло — дошло и в прямом и в переносном смысле слова — до
адресата: одного из «великих без фамилий».
Впрочем, «закрытой» личность Главного конструктора была в основном у
нас. Известный конструктор вертолетов Николай Ильич Камов имел однажды
случай в этом убедиться. В начале 60-х годов он прилетел в Париж на очередной
международный авиационный салон в Ле-Бурже. Не успел он сойти с трапа, как
увидел среди встречающих старого знакомого — французского инженера Лявиля.
Их знакомство возникло давно — еще где-то в 20-х годах. Тогда в Москве
существовало концессионное авиационно-конструкторское бюро Ришара. Оно
проектировало бомбардировщик, видимо, для подстраховки КБ молодого тогда
Туполева, работавшего над такой же машиной. Среди сотрудников Ришара были
как французы, так и наши инженеры, в том числе такие впоследствии известные, как С. Лавочкин, С. Королев, Н. Камов, И. Остославский и другие. К тому
моменту, когда заказанный Ришару проект бомбардировщика был готов, выяснилось, что в КБ Туполева сделали проект более удачный и перспективный
— будущий знаменитый ТБ-1 (АНТ-4). На этом практика привлечения
зарубежных конструкторов в наше самолетостроение и закончилась — у нас
поверили в собственные силы. «Варяги», то есть в данном случае французы, уехали.
И вот без малого сорок лет спустя — новая встреча, Рукопожатия. Объятия.
Расспросы.
— Расскажи, Николя, что у вас нового? — спросил Лявиль. — Как наши
коллеги?
— Да вот, знаешь, похоронили Лавочкина.
— О, я знаю. У нас писали. Бедный Симон! Ну, а как живет Серж Королев?
Хорошо подготовленный к поездке за рубеж, Камов развел руками:
— Понимаешь, я его как-то потерял из виду..
302 — Николя! Ты ничего не знаешь. Он же у вас теперь самый главный по
ракетам! Лявиль был в курсе. .
. .Не знаю, в какой степени занимали Королева мысли о своей собственной, персональной популярности, но к чему он определенно не был равнодушен — это
к истории своего КБ и вообще истории становления космических исследований в
нашей стране. Во всяком случае, он явно стремился, чтобы не только основные