Избранное. Стихи, песни, поэмы

Городницкий Александр Моисеевич

Падение Рима

Если вправду разрушен РимИ от этого над гороюПахнет ветер солёной кровьюИ багровый клубится дым,Если варвар и вправду смог,Набирая сил понемногу,Апеннинский тугой сапогНатянуть на босую ногу,И дворцовое пьют виноЭти воры с большой дороги,На портянки пустив сукноИмператорской алой тоги,И не врёт этот рыжий галл,Неотвязчивый и лукавый,Поднимая рукою правойЗолочёный чужой бокал(На щеке его – след клейма,Пляшет тело его от зуда.Он оскалил гнилые зубы,И внимает ему корчма),Если рухнули те столбы,Что веками держали своды, –Это значит, что мы, рабы,Дождались наконец свободы.Что не станет нас жечь, как встарь,Ежедневное чувство страха.Каждый будет отныне – царь, –Вот неясно, кто будет пахарь.Это значит – плыви, плотва,Безопасной от щук рекою!Это значит – гуляй, братва, –Начинается средневековье!И задумался пилигрим,На мгновенье забыв о Боге:«Если вправду разрушен Рим,То куда же ведут дороги?»1989

«Покуда

солнце длит свой бег…»

Покуда солнце длит свой бег,Распространяя отблеск меди,С соседями из века в векВраждуют ближние соседи.Земли медлительный ковчегПоскрипывает от нагрузки.Эстонцы проклинают русских,Словака презирает чех.Не одолел двадцатый векЛюдей звериную натуру, –Армяне ненавидят турок,С киргизом ссорится узбек.За всё им предъявляют счёт:За облик, с собственным несхожий,За цвет волос, и глаз, и кожи, –Да мало ли, за что ещё!За ежегодный недород,За жизнь, которая убога.И каждый нож вострит, и БогаК себе в сообщники зовёт.И в доме собственном несмелоЯ стороною прохожу,Своё отверженное телоПодставив этому ножу.Я слышу чей-то выкрик злой,Я вижу толп оскал крысиный,И нестерпимо пахнет псинойНад первобытною землёй.1989

Последний летописец

Памяти Натана Эйдельмана

Скончался Натан Эйдельман,Последний российский историк.Пустует промятый диван,Завален бумагами столик.В квартире, где мёртвая тишь,Раскатистый голос не слышен.Вчерашние скрыты афишиПолотнами новых афиш.Скончался Натан Эйдельман,Последний российский историк.Его сочинений томаОтныне немалого стоят.При жизни он не был богат,Теперь же – богат он несметно, –Истории ангельский садЕму остаётся посмертно.Для веком любимых детейГосподняя явлена милость:Эпоха их жизней смениласьЭпохой великих смертей.Скончался Натан Эйдельман,Последний российский историк.В густеющий глядя туман,В своих убеждениях стоек,Твердил он опять и опять,Борясь со скептическим мненьем,Что можно Россию поднятьРеформами и просвещеньем.Свой мерный замедлили бегНад чёрною траурной датойЕго девятнадцатый век,Его беспокойный двадцатый.От бремени горестных путТеперь он на волю отпущен.Его для беседы зовутРылеев, и Пестель, и Пущин.И снова метель в декабре –Предмет изысканий учёных.Пополнив отряд обречённых,Безмолвное стынет каре.Скончался Натан Эйдельман,Последний российский историк,И весь черносотенный станГуляет у праздничных стоек.За что их звериная злостьИ ненависть эта? За то ли,Что сердце его порвалось,Всеобщей не выдержав боли?Что, славу презрев и почёт,России служа безвозмездно,Он, им вопреки, предпочёлЕдинственный способ отъезда?Скончался Натан Эйдельман.Случайно ли это? – Едва ли:Оборван истории план,Стремящийся вверх по спирали.Захлопнулась времени дверь,В полёте застыла минута, –Безвременье, голод и смутаСтрану ожидают теперь.И нам завещает он впредьПознание тайны несложной,Что жить здесь, увы, невозможно,Но можно лишь здесь умереть.1989

Голодай

Евгению Рейну

«Поболтать и выпить не с кем»,А сознаться в этом больно.За Ростральные колонныПрогуляюсь я туда,Где за кладбищем СмоленскимЗеленеет остров Вольный,И становится солёнойНесъедобная вода.На границу топкой сушиПрихожу опять сюда я,Где гниёт пустая пристаньВозле серых валунов,Где витают чьи-то душиНад песками Голодая,И могилу декабристовОтыскал поэт Чернов.Царство сырости и стужи,Чёрно-белые эстампы.В берег бьёт неутомимоГрязноватая волна.Над Маркизовою лужейПроступает контур дамбы,Нас отрезавшей от мира,Как Берлинская стена.Ничего не бережём мыИз того, что есть на свете.Не далось нам счастье в руки,Откровенно говоря.Нас покинувшие жёны,Нас покинувшие дети,Нас покинувшие внукиУлетели за моря.Только ты живёшь бездарноВ неуюте тёмных комнат,На Васильевском унылом,Озираясь, словно тать.Из потомков благодарныхКто тебя сумеет вспомнить?Кто потом твою могилуЗахотел бы отыскать?Что ж в места приходишь эти,Убежав от срочных дел ты,Где за каменною грудой,Не застынув в холода,Уподобясь дымной Лете,Две протоки Невской дельтыВытекают ниоткудаИ впадают в никуда?1990

Спарта

Время шлемов золочёных,Что оставило для нас ты?В Спарте не было учёных, –Лишь солдаты и гимнасты.Не поведают секретовПолустёршиеся плиты.В Спарте не было поэтов, –Были воины-гоплиты.У Афин все ныли раны, –Спарта ширилась и крепла.От Афин остались храмы,А от Спарты – кучка пепла.Где Пилаты и Оресты,Эврипиды и Солоны?От Афин остались фрески,А от Спарты – пук соломы.От Афин остался Фидий,Разойдясь в десятках копий,А от Спарты только фига, –Наконечники для копий.Наступает век суровый,Солнце в понт ныряет рыбой,И

умы морочит сноваНевесёлый этот выбор.1990

«Когда я в разлуке про Питер родной вспоминаю…»

Когда я в разлуке про Питер родной вспоминаю,Взирая на облик его многочисленных карт,Всё время мне кажется область его островнаяПохожей на сердце, которое гложет инфаркт.Ещё под крестом александровым благословенным,Как швы, острова ненадёжные держат мосты,Ещё помогают проток истлевающим венамГранитных каналов пульсирующие шунты.Но сквозь оболочку как будто живущего телаУже проступает его неживое нутро.Исходит на нет кровеносная эта система,Изъедено сердце стальными червями метро.Живущие ныне – лимитчики и полукровки, –От них этот город уходит теперь навсегда, –Он с теми, кто канул в бездонные рвы Пискарёвки,Кто возле Песочной лежит без креста и следа.Взгляни на него, ностальгией последнею позван,На серое взморье в балтийской закатной крови,И сам убедишься, что реанимировать поздно,Как Санкт-Петербургом вдогонку его ни зови.1991

Петербург

Провода, что на серое небо накинуты сетью,Провисают под бременем туч, постепенно старея.Город тонет в болотах не год и не два, а столетье, –Человек утонул бы, конечно, гораздо быстрее.У Кронштадтского створа, грозя наводненьем жестоким,Воду вспять повернули балтийские хмурые ветры.Погружается город в бездонные финские топиНеизменно и медленно – за год на полсантиметра.Вдоль решёток узорных спешите, проворные гиды, –Гложет дерево свай ледяная болотная влага.Вместо плена позорного выбрал он честную гибель,Не желая спускать с голубым перекрестием флага.Современники наши увидят конец его вряд ли,Но потомкам когда-нибудь станет от этого жутко:На волне закачается адмиралтейский кораблик,Петропавловский ангел крылом заполощет, как утка.Позабудут с веками, смешав отдалённые даты,О дворцах и каналах, о славе и подвигах ратных.От орды сберёжет его, так же, как Китеж когда-то,Праотец его крёстный, высокого рая привратник.Он уходит в пучину без залпов прощальных и стонов,Чуть заметно кренясь у Подъяческих средних и малых,Где землёй захлебнулись, распахнутые как кингстоны,Потаённые окна сырых петербургских подвалов.1991

Терпандр

^(песня)

Зевс-громовержец, людей покарай недостойных,Век свой проведших в покорном и рабском молчанье!На площадях, перекрёстках и даже в застольяхВсе друг на друга кидаются нынче с мечами.Полные прежде, театры пусты и бассейны.Нету спасенья от мести враждующих партий.Град покидая, бегут со стенаньями семьи, –Все разбегутся, и кто же останется в Спарте?Зевс-громовержец, людей покарай недостойных,Путь позабывших в твои белоснежные храмы!Всюду проклятия, крики и хриплые стоны,Снадобий скоро не хватит, чтоб вылечить раны.Жадно Афины следят за кровавою дракой, –Не избежать поражения нам и полона…Что же нам делать? Ответствуй, дельфийский оракул!– Надо Терпандра позвать и почтить Аполлона.Четверострунную лиру сменив семиструнной,Чуткими пальцами тронет он струны тугие.Песня начнётся – окончатся споры и ругань.Братья вчера – мы сегодня друг другу враги ли?Кончим раздоры, воспомним о собственном доме,Брань заглушат музыкальной гармонии звуки.Бросим мечи, от железа очистим ладони,Для хоровода сплетём дружелюбные руки!Кубки наполните пеннокипящею влагой,Мрачные речи заменим напевом весёлым.Пусть состязаются силой своей и отвагойЛучники, копьеметатели и дискоболы.Предотвращая разящие грозно удары,Не иссякает мелодия струн этих тонких.Слава Терпандру, певцу Аполлонова дара!Жаль его песен – о них позабудут потомки.1991

Бахайский храм

^(песня)

У вершины Кармель, где стоит монастырь кармелитов,У подножья её, где могила пророка Ильи,Где, склоняясь, католики к небу возносят молитвыИ евреи, качаясь, возносят молитвы свои,Позолоченным куполом в синих лучах полыхая,У приехавших морем и сушей всегда на виду,Возвышается храм новоявленной веры БахаиВозле сада, цветущего трижды в году.Этот сказочный храм никогда я теперь не забуду,Где все люди вокруг меж собой в постоянном ладу.Одинаково чтут там Христа, Магомета и Будду,И не молятся там, а сажают деревья в саду.Здесь вошедших, любя, обнимают прохладные тени,Здесь на клумбах цветов изваянья животных и птиц.Окружают тебя сочетания странных растений,Что не знают границ, что не знают границ.Буду я вспоминать посреди непогод и морозовЛабиринты дорожек, по склону сбегающих вниз,Где над синью морской распускается чайная розаИ над жаркою розой недвижный парит кипарис.Мы с тобою войдём в этот сад, наклонённый полого,Пенье тихое птиц над цветами закружится вновь.И тогда мы вдвоём осознаем присутствие Бога,Ибо Бог есть любовь, ибо Бог есть любовь.1991

Иерусалим

Этот город, который известен из книгЧто велением Божьим когда-то возникНад пустыни морщинистой кожей,От момента творения бывший всегдаНа другие совсем не похож города, –И они на него не похожи.Этот город, стоящий две тысячи летУ подножия храма, которого нет,Над могилою этого храма,Уничтожен, и проклят, и снова воспет,Переживший и Ветхий и Новый завет,И отстраиваемый упрямо.Достоянье любого, и всё же ничей,Он сияет в скрещенье закатных лучейБелизною библейской нетленной,Трёх религий великих начало и цельВоплотивший сегодняшнюю модельРасширяющейся Вселенной.Над Голгофой – крестов золочёная медь,На которую больно при солнце смотреть,А за ними встаёт из туманаНад разрушенным Котелем – скорбной стеной,Призывая молящихся к вере иной,Золотая гробница Омара.Этот порт у границы небесных морейНе поделят вовек ни араб, ни еврейМеж собою и христианином.И вникая в молитв непонятный язык,Понимаешь – Господь всемогущ и великВ многоличье своём триедином.1991