Над Колизеем в небе дремлетЗаката праздничная медь.Как говорил один из древних:«Увидеть Рим – и умереть».Припоминать ты будешь снова,На свете сколько ни живи,И замок Ангела Святого,И солнечный фонтан Треви,И храмов золотые свечи,И женщин редкой красоты, –Но города, который вечен,В том Риме не увидишь ты.Великий город, это ты лиПоследний испускаешь вздох?Его навеки заслонилиСтроения иных эпох.Но у руин былого дома,У полустёршейся плитыТебе покажутся знакомыЕго забытые черты.На Капитолии, и в парках,И там, где дремлет акведук, –Империя времён упадкаВезде присутствует вокруг.Ещё идут войска по тропам,Достойны цезари хвалы,Ещё простёрты над ЕвропойЛитые римские орлы,И лишь пророками услышанНедуг неизлечимый тот,Который Тацит не опишет,И современник не поймёт.1985
Мыс Рока
Земля переходит в воду с коротким плеском.
Иосиф
Бродский
У края Португалии любезной,Где ветра атлантического вой,Завис маяк над пенящейся бездной,Последней суши столбик верстовой.По склону козьи убегают тропы,У волн прилива обрывая след.Здесь в океан кидается Европа«С коротким плеском» – как сказал поэт.Тяжеловесней жидкого металлаМерцает здесь, не молод и не стар,Предел Земли, куда дойти мечталаНеистовая конница татар.Вблизи границы шума и молчанья,Над дряхлой Европейскою плитой,Поймёшь и ты, что вовсе не случайноПотомков одурачивал Платон,Что ветер, опустивший ногу в стремяКрутой волны, и влажных чаек крик –Суть не пространство мокрое, а время,Что поглотит и этот материк.1986
Гробница Камоэнса
У края католической земли,Под арками затейливого свода,Спят герцоги и вице-короли,Да Гама и Камоэнс – спят у входа.Луч в витраже зажёгся и погас.Течение реки неумолимо.Спит Мануэль, оставивший для насНеповторимый стиль мануэлино.Король, он в крепостях своей страныОб Индии далёкой думал страстно,Его гробницу чёрные слоныНесут сквозь время, как через пространство.Рождённые для чести и войны,Подняв гербы исчезнувшего рода,Спят рыцари у каменной стены,Да Гама и Камоэнс – спят у входа.Придав убранству корабельный вид,Сплетаются орнаменты, как тросы.Спят под скупыми надписями плитТорговцы, конкистадоры, матросы.Неведомой доверившись судьбе,Чужих морей пригубив злые вина,Полмира отвели они себе,Испании – другая половина.Художников не брали в океан,Но нет предела дерзостному глазу:Сплетения бамбука и лиан,Зверей и птиц, не виданных ни разу,Они ваяли, на руку легки,Всё в камень воплотив благоговейно,О чём им толковали морякиНад кружкой лисбоанского портвейна.Встаёт и снова падает заря.Меняются правители и мода.Священники лежат у алтаря,Да Гама и Камоэнс – спят у входа.Окно полуоткрыто. Рядом с нимПлывут суда за стенами собора.Их бережёт святой Иероним,Высокий покровитель Лиссабона.Сверкает океанская вода,Серебряные вспыхивают пятна.И мы по ней отправимся туда,Откуда не воротишься обратно.Но долго, пробуждаясь по утрамИ глядя в рассветающую темень,Я буду помнить странный этот храмСо стеблями таинственных растений,Где каждому по истинной ценеМеста посмертно отвела природа:Властитель и епископ – в глубине,Поэт и мореплаватель – у входа.1986, Лиссабон
«В старинном соборе играет орган…»
В старинном соборе играет органСреди суеты Лиссабона.Тяжёлое солнце, садясь в океан,Горит за стеною собора.Романского стиля скупые черты,Тепло уходящего лета.О чём, чужеземец, задумался тыВ потоке вечернего света?О чём загрустила недолгая плотьПод каменной этой стеною, –О счастье, которого не дал Господь?О жизни, что вся за спиною?Скопление чаек кружит, как пурга,Над берега пёстрою лентой.В пустынном соборе играет органНа самом краю континента,Где нищий, в лиловой таящийся мгле,Склонился у входа убого.Не вечно присутствие нас на Земле,Но вечно присутствие Бога.Звенит под ногами коричневый лист,Зелёный и юный вчера лишь.Я так сожалею, что я атеист, –Уже ничего не исправишь.1986, Лиссабон
Памяти Владимира Маяковского
Этот маузер дамский в огромной руке!Этот выстрел, что связан с секретом,От которого эхо гудит вдалеке,В назидание прочим поэтам!Отчего, агитатор, трибун и герой,В самого себя выстрелил вдруг ты,Так брезгливо воды избегавший сыройИ не евший немытые фрукты?Может, женщины этому были виной,Что сожгли твою душу и тело,Оплатившие самой высокой ценойНеудачи своих адюльтеров?Суть не в этом, а в том, что врагами друзьяС каждым новым становятся часом,Что всю звонкую силу поэта нельзяОтдавать атакующим классам.Потому что стихи воспевают террорВ оголтелой и воющей прессе,Потому что к штыку приравняли пероИ включили в систему репрессий.Свой последний гражданский ты выполнил долг,Злодеяний иных не содеяв.Ты привёл приговор в исполнение – до,А не задним числом, как Фадеев.Продолжается век, обрывается деньНа высокой пронзительной ноте,И ложится на дом Маяковского теньОт огромного дома напротив.1986
Ермаково
Паровозы, как мамонты, тонут в болоте.Потускневшее солнце уже на излёте.Машет крыльями грустно, на юг улетая,Туруханского гнуса пора золотая.Край поры молодой, я там с юности не был,Где горит над водой незакатное небо,И светлеют, обнявшись, спокойные реки, –Белый плёс Енисея и синий Курейки,Где стоят, высоки, приполярные ели,Где вождя мужики утопить не сумели.Паровозы, как мамонты, тонут в болоте.Вы подобное место навряд ли найдёте,Где гниют у низины пустынного лесаСилачи-исполины, четыре «ИэСа» [1] ,Словно памятник грозной минувшей эпохи.Ржавых труб паровозных невеселы вздохи.Много лет, как сюда завезли их баржою,И стоят они здесь, поедаемы ржою.Волк голодный, обманутый рыжею кровью,Пробирается, крадучись, к их изголовью.Эти
призраки все я запомнил толковоНа краю Енисея вблизи Ермаково,Где осинник пылал светофором над нами,Где пути вместо шпал замостили телами.Но истлели тела – и дорога насмарку,Что связать не смогла Салехард и Игарку.Сколько лет пробивался по тундре упрямоЭтот путь, что заложен задолго до БАМа?Половодье в начале недолгого летаДо сих пор вымывает из кручи скелеты.Нынче норы лисиц и берлоги медвежьиЗаселяют туманное левобережье,Да остатки бараков чернеют, убоги,У покинутой насыпи мёртвой дороги.Паровозы, как мамонты, тонут в болоте.И когда эти строки вы в книге прочтёте,Помяните людей, что не встретили старость,От которых нигде ничего не осталось.1987
1
ИС – паровоз серии «Иосиф Сталин». Самый мощный советский пассажирский паровоз.
Пётр Третий
(песня)
Виктору Сосноре
Шорох волн набегающих слышенИ далёкое пенье трубы.Над дворцовою острою крышейЗолочёные светят гербы.Пол паркетный в покоях не скрипнет,Бой часов раздаётся не вдруг.Император играет на скрипке, –Государство уходит из рук.Держит строй у ограды пехота –Государева верная рать.Надо срочно приказывать что-то, –Что-то можно ещё предпринять…Спят в пруду золочёные рыбки,Режут в кухне петрушку и лук.Император играет на скрипке, –Государство уходит из рук.Приближённые в страшной тревоге,Приближается пьеса к концу,Приближаясь по пыльной дороге,Кавалерия скачет к дворцу.В голос скрипки, тревожный и зыбкий,Посторонний вплетается звук.Император играет на скрипке, –Государство уходит из рук.Блеском сабель и пламенем алымНенавистных пугая вельмож,Он вернётся огнём и металлом,На себя самого не похож.А пока – одинокий и хлипкий, –Завершая свой жизненный круг,Император играет на скрипке, –Государство уходит из рук.1987
Дом Пушкина
Фазилю Искандеру
Бездомность Пушкина извечна и горька,Жилья родного с детства он не помнит –Лицейский дортуар без потолка,Сырые потолки наёмных комнат,Угар вина и карточной игры.Летит кибитка меж полей и леса.Дома – как постоялые дворы,Коломна, Кишинёв или Одесса.Весь скарб нехитрый возит он с собой:Дорожный плащ, перо и пистолеты, –Имущество опального поэта,Гонимого стремительной судьбой.Пристанищам случайным нет конца,Покоя нет от чужаков суровых.Михайловское? – Но надзор отца.Москва, Арбат? – Но скупость Гончаровых.Убожество снимаемых квартир:Всё не своё, всё временно, всё плохо.Чужой, не по летам его, мундир,Чужая неприютная эпоха.Последний дом, потравленный врагом,Где тонкие горят у гроба свечи,Он тоже снят ненадолго, внаём,Который и оплачивать-то нечем.Дрожащие огни по сторонам.Февральский снег восходит, словно тесто.Несётся гроб, привязанный к саням, –И мёртвому ему не сыщут места!Как призрачен любой его приют! –Их уберечь потомкам – не под силу, –Дом мужики в Михайловском сожгут,А немцы заминируют могилу.Мучение застыло на челе –Ни света, ни пристанища, ни крыши.Нет для поэта места на Земле,Но, вероятно, нет его и выше.1987
Дворец Трезини
(песня)
Рудольфу Яхнину
В краю, где суровые зимыИ зелень болотной травы,Дворец архитектор ТрезиниПоставил у края Невы.Плывёт смолокуренный запах,Кружится дубовый листок.Полдюжины окон – на запад,Полдюжины – на восток.Земные кончаются тропыУ серых морей на краю.То Азия здесь, то ЕвропаДиктуют погоду свою:То ливень балтийский внезапен,То ветер сибирский жесток.Полдюжины окон – на запад,Полдюжины – на восток.Не в этой ли самой связи мыВот так с той поры и живём,Как нам архитектор ТрезиниПоставил сей каменный дом? –То вновь орудийные залпы,То новый зелёный росток…Полдюжины окон – на запад,Полдюжины – на восток.Покуда мы не позабыли,Как был архитектор толков,Пока золочёные шпилиНесут паруса облаков, –Плывёт наш кораблик пузатый,Попутный поймав ветерок, –Полдюжины окон – на запад,Полдюжины – на восток.1987
Юрий Левитан
Как канонады отголоски,С блокадных питерских времёнЯ помню голос этот жёсткий,Военного металла звон.В дни отступленья и отмщенья,В дни поражений и тревог,Он был звучащим воплощеньем,Небесным голосом того,Кого от центра до окраинЛюбили, страху вопреки,И звали шёпотом: «Хозяин», –Как будто были батраки.Того, кто их в беде покинул,Кто гением казался всем,Кто наводил им дула в спинуПриказом Двести двадцать семь.Я помню грозный этот голосВ те исторические дни.Он был подобьём правды голойИ дымной танковой брони.Он говорил о Высшей каре,Он ободрял и призывал.Владелец голоса, очкарик,Был худощав и ростом мал.В семейной жизни не был счастлив,Здоровье не сумел сберечь,И умер как-то в одночасье,Не дочитав чужую речь.Но в дни, когда в подлунном миреГрядёт иная полоса,Когда на сердце и в эфиреЗвучат другие голоса,Когда порой готов я сдатьсяИ рядом нету никого,Во мне рокочет ГосударствоЖелезным голосом его.1987