Мне трудно, вернувшись назад,С твоим населением слиться,Отчизна моя, Ленинград,Российских провинций столица.Как серы твои этажи,Как света на улицах мало!Подобна цветенью каналаТвоя нетекучая жизнь.На Невском реклама кино,А в Зимнем по-прежнему Винчи.Но пылью закрыто окноВ Европу, ненужную нынче.Десятки различных приметПриносят тревожные вести:Дворцы и каналы на месте,А прежнего города нет.Но в плеске твоих мостовыхМилы мне и слякоть, и темень,Пока на гранитах твоихЛюбимые чудятся тениИ тянется хрупкая нитьВдоль времени зыбких обочин,И теплятся белые ночи,Которые не погасить.И в рюмочной на МоховойСреди алкашей утомлённыхМы выпьем за дым над НевойИз стопок простых и гранёных –За шпилей твоих окоем,За облик немеркнущий прошлый,За
то, что покуда живёшь ты,И мы как-нибудь проживём.1981
Шотландская песенка
(песня)
К радиоспектаклю по роману Жюля Верна «Дети капитана Гранта»
Пока в печи горят дроваИ робок свет дневной,И мёрзнет жёлтая траваПод снежной пеленой,Пока в печи горят дрова, –Собравшись за столом,Раскурим трубки, но сперваМы друга помянем.Плывёт он в этот час ночнойНеведомо куда,Над непрозрачной глубинойВедёт его звезда.Пока в печи горят дроваИ ждёт его жена,Пусть будет нынче головаИ цель его ясна.Пусть над холодной зыбью вод,Где женщин рядом нет,Его от стужи сбережётШотландский пёстрый плед.Пусть в этот день и в этот часСреди ночных дорогЕго согреет, как и нас,Шотландский тёплый грог.Там ветры злобные свистятИ пенная вода,И льда повисла на снастяхСедая борода.Пока в печи горят дрова,Собравшись за столом,Про всех мы вспомним, но сперваПодумаем о нём.Пока свирепствует норд-остИ стынет бересклет,Провозгласим свой первый тостЗа тех, кого здесь нет.За тех, кого в чужих морях,От милых мест вдали,Вселяя в сердце боль и страх,Качают корабли.Пусть сократится долгий срок,Что им разлукой дан.Пусть возвратит на свой порогИх грозный океан.Пока в печи горят дроваИ вьюга за окном,Запьём заздравные словаМерцающим вином.1982
Рембрандт
В доме холодно, пусто и сыро.Дождь и вечер стучат о порог.«Возвращение блудного сына»Пишет Рембрандт. Кончается срок.Сын стоит на коленях, калека,Измождённых не чувствуя ног,Голова – как у бритого зэка, –Ты откуда вернулся, сынок?Затерялись дороги во мраке.За спиною не видно ни зги.Что оставил ты сзади – бараки?Непролазные дебри тайги?Кто глаза твои сделал пустыми, –Развратители или война?Или зной Иудейской пустыниВсё лицо твоё сжёг дочерна?Не слышны приглушённые звуки.На холсте и в округе темно, –Лишь отца освещённые рукиДа лица световое пятно.Не вернуться. Живём по-другому.Не округла, как прежде, Земля.Разрушение отчего дома –Как сожжение корабля.Запустение, тьма, паутина,Шорох капель и чаячий крик,И предсмертную пишет картинуОдинокий и скорбный старик.1982
В батискафе
За зелёным стеклом батискафа,От высокого солнца вдали,Проплывают огромные скалыНа подводных просторах Земли.И в луче напряжённого светаЯ взираю, прижавшись к стеклу,На обширную эту планету,Погружённую в холод и мглу.Там на фоне клубящейся хмариНас локатором отыскав,Молча смотрят подводные твариНа светящийся батискаф.Смотрят рыбы большими глазами,Что приучены к жизни ночной.Так смотрели бы, верно, мы самиНа посланцев планеты иной.Хорошо, если души могли бы,Нас покинув в назначенный час,Воплотиться в подобие рыбыС фонарями светящихся глаз;Чтобы плавать им вместе со всемиВ этой горько-солёной среде,Где не властно всесильное времяВ недоступной теченью воде.1982
Около площади
(песня)
К спектаклю по пьесе Бориса Голлера «Вокруг площади»
Ветер неласковый, время ненастное,хмурь ленинградская.Площадь Сенатская, площадь Сенатская,площадь Сенатская.Цокали, цокали, цокали, цокали,цокали лошадиОколо, около, около, около,около площади.Мысли горячие, мысли отважные,мысли преступные.Вот она – рядом, доступная каждомуи – недоступная.Днями-неделями выйти не смели мы, –время нас не щадит.Вот и остались мы, вот и состарилисьоколо площади.Так и проходят меж пьяной беседою,домом и службоюСудьбы пропавшие, песни неспетые,жизни ненужные…Цокали, цокали, цокали, цокали,цокали лошадиОколо, около, около, около,около площади.1982
Питер Брейгель Младший. «Шествие на Голгофу»
О чём он думал, Питер Брейгель,Какими образами бредил,Когда изобразил ХристаНа фоне северной равнины,Сгибающим худую спинуПод перекладиной креста?Фламандские вокруг пейзажи, –Взгляните на одежды стражи,На
эти мельницы вдали!Ещё один виток дороги,И он, взойдя на холм пологий,Увидит в море корабли.Ещё не бог он. На мольбертеОн человек ещё, и смертен,И явно выглядит чужимВ долине этой, в этом веке,Где стужа сковывает рекиИ над домами вьётся дым.Светало. Около отливаКричала чайка хлопотливо.Тяжёлый дождь стучал в окно.О чём он думал, Младший Питер,Когда лицо устало вытер,Закончив это полотно?О чём он думал, старый мастер?В ночном порту скрипели снасти,Холодный ветер гнал волну.Об одиночестве пророка,Явившегося позже срока,Попавшего не в ту страну?Толпа в предчувствии потехи.Мерцают золотом доспехи,Ладони тянет нищета.Окрестность – в ожиданье снега,И туча провисает с неба,И над Голгофой – пустота.1982
Николай Гумилёв
От неправедных гоненийУберечь не может слово.Вам помочь не в силах небо,Провозвестники культуры.Восемь книг стихотворенийНиколая ГумилёваНе спасли его от гневаПролетарской диктатуры.Полушёпот этой темы,Полуправда этой драмы,Где во мраке светят слабоЖизни порванные звенья –И застенок на Шпалерной,И легенда с телеграммой,И прижизненная слава,И посмертное забвенье.Конвоир не знает сонныйГосударственных секретов, –В чём была, да и была лиКазни грозная причина.Революция способнаУбивать своих поэтов,И поэтому едва лиОт погрома отличима.Царскосельские урокиЗнаменитейшего мэтра,Абиссинские пустыниИ окопы на Германской…И твердят мальчишки строки,Что солёным пахнут ветром,И туманный облик стынетЗа лица бесстрастной маской.И летят сквозь наше времяГорькой памятью былого,Для изданий неуместны,Не предмет для кандидатских,Восемь книг стихотворенийНиколая Гумилёва,И как две отдельных песни –Два «Георгия» солдатских.1982
Иван Пущин и Матвей Муравьёв
(песня)
За окнами темно,Закрыты ставни на ночь.Ущербная лунаСтруит холодный свет.Раскупорим вино,Мой друг Иван Иваныч,Воспомним именаИных, которых нет.Сырые рудникиХребты нам не согнули.И барабанный бойНад нашею судьбой.Острогам вопреки,Штрафной чеченской пуле,Мы выжили с тобой,Мы выжили с тобой.Кругом колючий снег,Пустыня без предела.За праздничным столомОстались мы вдвоём.Идёт на убыль век,И никому нет дела,Что мы ещё живём,Что мы ещё живём,Свечей ложится медьНа белые затылки.Страшней стальных цепейЗабвения печать.Лишь прятать нам под клетьС записками бутылкиДа грамоте детейСибирских обучать.Не ставит ни во чтоНас грозное начальство,Уверено вполне,Что завтра мы умрём.Так выпьем же за то,Чтоб календарь кончалсяЧетырнадцатым не –забвенным декабрём!1983
Девятнадцатый век
Век девятнадцатый притягивает нас –Сегодняшнего давнее начало!Его огонь далёкий не погас,Мелодия его не отзвучала.Забытый век, где синий воздух чист,Где стук копыт и дребезжанье дрожек,И кружится неторопливый листНад гравием ухоженных дорожек!А между тем, то был жестокий векКровавых войн и сумрачных метелей.Мы вряд ли бы вернуться захотелиК лучине и скрипению телег.Минувшее. Не так ли древний грек,О прошлом сожалея бесполезно,Бранил с тоскою бронзовый свой век,Ещё не помышляя о железном.1982
Иосиф Флавий
Натану Эйдельману
В бесславье или славеСреди чужих людейЖивёт Иосиф Флавий,Пленённый иудей?Глаза его печальны,И волосы – как медь.Он был военачальник,Но медлил умереть.Рать воинов суровыхУшла навеки в ночь,Всесильный ИеговаНе в силах ей помочь.Ему лишь для мученьяНедоставало сил, –Ценою отреченьяОн жизнь свою купил.Живёт Иосиф в Риме,И римлянам претит,Что ласковей, чем с ними,Беседует с ним Тит.Не знает Цезарь тучный,За ум его ценя,Что ввёз он в Рим могучийТроянского коня.Твердят про иудея,Что «Флавий» наречён,Что он пером владеетИскусней, чем мечом.Невольник этот дерзкийЛатынь уже постигСильней, чем иудейскийСвой варварский язык.У римского причалаСтупив на жёсткий склон,Диаспоре началоПоложит первым он.Прилипчив по натуре,Приникнет он, изгой,К чужой литературе,К истории чужой.Живёт он не затем ли,Чтоб, уцелев в бою,Врасти в чужую землюНадёжней, чем в свою?1983