Избранное. Том 1
Шрифт:
— Да.
— Хватит деловых разговоров, байвачча. Бедняга и так бледен, видимо, устал, — вмешался Муталлиб, всегда благоволивший к Заману. Он притянул Замана за руку и усадил рядом с собою. — Как ваши дела? Вы совсем забыли обо мне…
— Простите. Я не успел навестить вас, — смутился Заман.
— Кто это? — спросил Садык у Юнуса, нисколько не стесняясь присутствия Замана.
— Мой секретарь.
— Других поручений нет, байвачча? — спросил Заман.
— Нет.
— Погодите, не торопитесь, — важно поднял руку-Садык. — Как вас зовут?
— Заман.
— Заман? — в удивлении вскинул брови Садык. — Вы взяли себе в имя
— Так он же в Союзе родился! — иронически пояснил Юнус.
— Да ну? — еще более удивился Садык. — А я учился в Стамбуле… Вон тот, что закинул ногу на ногу, — в Берлине. Хотелось бы потолковать с вами.
— Будет время — я не откажусь.
— Чистый воздух, прекрасный сад, близкие душе люди — что еще нужно для беседы? Вы расскажете про Советы, а мы — про то, что видели, и сравним, а?
— Во-первых, — мягко уклонился Заман, — сейчас нет необходимости в таком сравнении, а во-вторых, разве это к месту?
— А ваш секретарь, кажется, не простак, Юнус-байвачча, — ухмыльнулся Садык и, достав турецкую сигарету, предложил Заману.
— Спасибо, я не курю.
— А как насчет спиртного?
— Пью лишь кумыс.
— Налейте ему кумысу! — приказал Садык. — Садитесь, а то ноги устанут.
— Спасибо. — Заман принял в руки большую чашу: кумыса.
— Мы тут разошлись во мнениях, — начал Садык. — Юнус-байвачча видит в кумульских событиях простой разбой. А я другого-мнения: считаю, что этот бунт может перерасти в народное восстание. А как вы думаете, Заман?
— Не знаю, что и сказать… — Заман кинул быстрый взгляд на Муталлиба, тот ободряюще кивнул головой.
— Послушайте, Заман, — придвинулся ближе Садык. — Я учился в Стамбуле, но знаю и русский язык, интересовался русской литературой. Возможно, мы с вами окажемся единомышленниками. Джигит, учившийся в Германии, и по характеру близок к немцам. Он задумал создать «Германо-синьцзянскую нефтяную компанию» и стать ее пайщиком. Насчет Муталлиба говорить нечего — вы сами его знаете… Он смотрит на мир открытыми глазами. И сказать может лучше нас. Турди-ака думает об одном: была бы удачная торговля да сытная пища. Остальные бездельники — хамелеоны: какого цвета мы, такого и они. А вот у вас, мне кажется, должен быть какой-то иной, свой взгляд на жизнь. Выскажите его. В наше время Кульджа становится местом, где люди могут позволить себе иметь различные точки зрения…
— Садык-афанди, вы что-то чересчур разливаетесь перед этим юношей! — Взгляд Юнуса будто выгонял Замана вон из беседки.
— Не коситесь, Юнус-байвачча. Мы живем в эпоху, когда именно такие молодые люди могут сказать многое, — Садык положил руку на плечо Замана. — Говорите, не стесняйтесь.
Заман задумался. В свое время Пазыл внушил ему, что среди кульджинской интеллигенции можно найти союзников, однако необходимо сохранять осторожность. «Смотри не переборщи!» — предупреждал Пазыл.
— Я не в силах ответить на такой сложный вопрос…
— Не смущайтесь, Заман, — ободрил Муталлиб. — Раз Садык-афанди сам пожелал узнать ваше мнение — смелей. Мы всегда вместо практических действий занимаемся тем, что вот так разглагольствуем попусту.
— Ну и мастер же вы язвить, Муталлиб! — Юнус почему-то принял упрек в свой адрес.
— Если вы хотите знать мое мнение, афандим, — решительно заговорил Заман, вспомнив при этом свою беседу с цветоводом дядей Сулейманом, — я за большинство. Куда пойдет основная
— Хм… — промычал Садык, будто у него внезапно разболелись зубы. Он сделал гримасу и отвернулся.
И тут, словно в поддержку Замана, опять запели соловьи. Афанди, обучавшийся в Берлине, улыбнулся и потянулся за шампанским. Муталлиб покрутил усы, а юнусовские прихлебатели многозначительно переглянулись.
— Кто же оно, это твое большинство? — перешел на «ты» побледневший Юнус, устремив взгляд на Замана. — Ты, кажется, считаешь большинством этих дикарей, этих бандитов! — Ему хотелось закричать: «Вон отсюда!» Но он сдерживался перед гостями и потому тихо произнес: — Иди занимайся своими делами!
— Поговорим позже! — бросил вдогонку Заману Садык.
— Я не против! — донесся из темноты сада голос Замана.
И жизнь, и душу, и все помыслы свои Заман готов был отдать народному делу, поэтому ничто не связывало его с Юнусом, Садыком и их приятелями. Однако Заман не умел еще отстаивать свои взгляды в борьбе с такими людьми, не знал, как смотреть на них — как на временных союзников, от которых можно ждать хоть какой-то помощи, или как на врагов, с которыми нужно вести решительную борьбу. В душе он все-таки надеялся, и не без влияния Пазыла, что национальные баи могут содействовать свержению гоминьдановской власти. Однако сегодняшний разговор в саду поколебал эти слабые надежды. Заман начал понимать весь вред узконационального мировоззрения. «Юнус, Садык и подобные им будут только препятствием на нашем пути, — размышлял Заман. — Хорошего от них ждать нечего. Но неужели мысль Пазыла о „единстве сил“ ошибочна? Или он брал в расчет лишь таких, как Муталлиб?».
— Что-то вы запоздали, мой ходжа… Или байвачча проявил к вам благосклонность? — спросил Рози, ждавший его за садом с парой оседланных коней. — Я тоже был у брата, повара, и хорошо набил желудок.
— Потом расскажу. А почему хурджун стал таким большим, Рози-ака?
— Я прихватил кое-чего. Ведь не с пустыми руками спускаться к реке. Если ребята заворчат, что мы опоздали, заткнем им рты хурджуном.
— А то, о чем я говорил, спрятали?
— Будьте спокойны, ходжа, в надежном месте. Вы что, первый раз со мной?
— Поехали. — Заман взобрался на коня.
Они двинулись в сторону Или. Кони трусили мелкой рысцой, выстукивая копытами какой-то бодрый ритм, и в такт ему пела в душе Замана радостная мелодия. В сердце его трепетала любовь, и он прислушивался к ней, мечтая о будущем. Грезилось, что именно к этому счастью несет его конь, и прохладное дуновение ветерка воспринималось как ласковое прикосновение к лицу нежных рук Халидам…
Наконец всадники достигли невысокого холма на берегу реки, поросшего джидой. Вправо и влево от холма яркими звездочками горели бесчисленные костры, возле которых беспорядочно и весело сновали люди. Невдалеке, в толпе у большого костра, двое танцоров пустились в «кульджинский санем». Они ударяют по земле локтями и коленками, а потом, быстро вскочив, подобно петухам, кружат вокруг костра. У другого костра танцоры под звуки бубна на мотив «Мякит санема» то приседают, то вскакивают, поводя всякий раз плечами. А когда в такт музыке раздается «хой-хой-хой!» или «хай-хай-хай!», они широко разбрасывают руки и плывут, будто чайки в море. Сколько костров, столько и веселящихся компаний. Многие при свете луны катаются по реке на лодках и тоже поют песни.