Избранное. Том 1
Шрифт:
В его слабом, но требовательном голосе было что-то такое, что действовало на всех. Заман, приложив правую руку к груди, почтительно ответил:
— Сказали, ваше превосходительство.
— Послание во что бы то ни стало нужно вручить только тому, кому оно предназначено. Случалось тебе прежде выполнять подобные ответственные поручения, сынок?
— Не один раз… много раз.
— Молодец! Ты меня успокоил, сынок. — Сабит был доволен.
— Благодарю вас.
— Правду ли говорят, что ты был близким учеником покойного
— Пазыл-афанди для меня был не только учителем, но и самым доверенным наставником, — горячо ответил Заман.
— Сможешь ли ты четко ответить, сынок, в чем состояли политические убеждения твоего учителя Пазыла-афанди? — Сабит-дамолла впился взглядом в глаза Замана.
— Прошу прощения, ваше превосходительство, я не совсем понял смысл вашего вопроса. — Заман не смутился под его взглядом, продолжал смотреть в лицо Сабиту.
Дамолле, возможно, понравилось, что юноша держится свободно, не унижается. «Не скован, хоть и молод. Не из одного ли теста замешены он и Пазыл? Они представители нового времени…» — мелькнуло в голове Сабита.
— Не поборник ли он… народа, хотел я узнать, — произнес главный назир. Ему хотелось спросить: «Не поборник ли он материализма?» — однако задать прямо такой вопрос он не нашел нужным.
— Поборник народа, поборник родины, поборник человеколюбия! Не будет преувеличением, если я скажу, что до сих пор не встретил такого же волевого человека, равного ему по силе этих черт характера! — Заман произнес эти слова раздельно, подчеркнуто, с ударением. Одно лишь «до сих пор» показалось ему излишним перед лицом дамоллы.
Сабит-дамолла думал в это время: «Вы посмотрите, как он не стесняясь прославляет передо мной своего наставника! Это великое достоинство, когда человек может постоять за свою веру и убеждения. Усопший Пазыл не защитит Замана, Заман в наших руках, в нашей власти, но восхваляет не нас — превозносит мертвого Пазыла! Это проявление воли, убеждений, веры. Есть ли у меня такой же ученик или приверженец, который решится от чистого сердца возвеличивать меня так же, как Заман Пазыла? Шапи? Адил? Шамансур? Кто знает…» Сабит, словно обвиняя себя в чем-то, тихонько вздохнул.
— Не буду задерживать тебя, сынок, — сказал он задумчиво. — Если поручение выполнишь, порадуешь нас.
— Обещаю, ваше превосходительство!
— Аминь! — Сабит простер обе руки, воздел их кверху, бормоча сохранную молитву, провел ладонями по лицу, после чего разрешил Заману идти.
Глава одиннадцатая
Войска Ма Чжунина, выступив из Аксу, двигались быстро до самого Маралбаши, не останавливаясь на отдых. Кавалерийские части сделали первый привал на западной окраине этого селения, среди невысоких холмов. Надо было подождать отставшие пехотные отряды.
На лишенных растительности, словно опаленная баранья голова, склонах
Особенной белизной выделялась среди прочих большая палатка. Еще с цинхайских краев служила она Ма Чжунину во всех походах — и спальней в бесприютных степях, и залом для совещаний. Сейчас в ней стоял посередине походный стол, а на нем распласталась карта Кашгарского округа. При свете подвесной лампы Ма Чжунин склонился над картой. Несмотря на усталость от сделанных без передышки нескольких переходов, «мальчик-командующий» выглядел по-обычному напряженно-суровым.
Разгневанный тем, что его предложение о союзе с Восточнотуркестанской республикой отвергнуто, Га-сылин решился на «ожесточенное наступление». Он не винил Сабита-дамоллу. Он понимал, что главное препятствие к объединению — в Ходжаниязе, и горел к нему ненавистью. «Я помочусь на это соломенное брюхо!» — поклялся Ма Чжунин. Сейчас, у карты, он пытался представить, как нанесет решающий удар Ходжаниязу. «Не вылезать мне из дерьма, если не осрамлю его!» — скрипнул зубами Га-сылин.
— Ма Хусян просит разрешения войти, — сообщил с порога палатки адъютант.
— Пусть войдет! — ответил Га-сылин, не поднимая головы от карты.
Ма Хусян, войдя, замер. Он не посмел отвлечь внимание занятого картой Га-сылина. Командующий слышал, что Ма Хусян вошел и сопит, как корова, однако поднял голову не прежде, чем сделал на карте какие-то пометки:
— Новости есть?
— «Языка» привели.
— А? — вскрикнул Га-сылин, и Ма Хусян не разобрал, испугался командующий или обрадовался.
— С вражеской стороны привели «языка», — повторил он.
— Допросили? Что он сказал?
— Ходжанияз решил преградить нам путь…
— Ну, соломенное брюхо, мы тебя потрясем! Это нам на пользу. — Га-сылин ласково похлопал Ма Хусяна по плечу и, прикусив кончик указательного пальца, словно замышляя что-то, принялся ходить вдоль стен палатки. — Где же войска соломенного брюха? — Га-сылин остановился перед Ма Хусяном и посмотрел ему в глаза.
— Основные силы Ходжанияза в Аргу и Астин-Артуше.
— Подожди! — Га-сылин снова уткнулся в карту. Он нашел Аргу и вонзил в это место палец, как шило. — Вот здесь я нанесу соломенному брюху сокрушительный удар!
Офицеры, отдыхавшие по соседству, вздрогнули от пронзительного возгласа Га-сылина.
Если Ма Чжунин никогда не расставался с военной палаткой, то Ходжанияз взял в обычай возить с собой в походах кучарскую ханум. Однако сегодня спавшего в укромном местечке Гази-ходжу пришлось разбудить, конный, нарочный привез перед рассветом важные сведения от передового отряда.
— Кто? — спросил Ходжанияз, не поднимая головы с пуховой подушки.
— Га-сылин приблизился…