Избранное
Шрифт:
– Сам будешь пить, – сказала она. – Мне уже хватит.
– А гулять мы пойдем или ты торопишься? – спросил он.
– Конечно, пойдем, – сказала она.
Они не пошли по освещенным улицам, а свернули в дебри переулков и, проплутав недолго, вышли к Воздвиженке. В переулках он держал ее за руку, а по многолюдной улице они шли обнявшись.
– Как же голова от вина поплыла, – пожаловалась она.
– А меня недавно племянница спросила, что такое опьянение, – сказал он. – Я ответил, что это когда начинаешь думать не о прошлом, а
– Ничего не поняла, ну да ладно, – сказала она. – Не в этом дело… Но о тебе мне еще многое предстоит выяснить.
– Что именно?
– Во-первых, что ты за фрукт.
– Очень нежный.
– Ну, это мы еще посмотрим.
Из-за киоска, навстречу им выскочил взъерошенный бродяга и стал клянчить деньги. Ушанов кинул ему две бумажки.
– Дармоедов поощряете? – сказала она.
– Поощряю склонность к созерцанию, – ответил он.
– Опять не поняла, ну да ладно, – сказала она.
На Большом Каменном мосту они остановились. Под темным небом горел размалеванный на старости лет холодными огнями, давным-давно исхоженный вдоль и поперек, изведанный город. Огней в нем прибавилось. Может быть, он даже стал красивее. Но эта красота принадлежала другому поколению. А родной город успел состариться и подурнеть. «Нет, не объяснить, что мне здесь не нравиться, – думал Ушанов. – Самому-то не понять, чего именно теперь не хватает. Как тут объяснить кому-то…»
– Ты чего замолчал? – спросила она.
Вместо ответа он обнял ее и удивился той послушности, с которой она к нему прижалась. Рядом кто-то проходил, но он подумал: «А, черт с ними со всеми…»
Он был пьян, но не настолько, чтобы рассказать ей сейчас, что в уплывшие, затрапезные времена целовался на этой же площадке и с Танечкой, и еще с кем-то, и со своей будущей супругой. Нет их, утраченных и утерянных, – и тех, о которых сожалел, и тех, о которых не подумал бы сожалеть. Нет их, но опять есть ночной весенний город, обрамленная парапетом площадка моста и девчонка с веселыми глазами. И он подумал: «А ведь был уверен, что такого уже не будет никогда».
– Я помню, вон там, где сквер, деревянные домишки стояли, – говорил он.
– Не помню такого, – отозвалась она.
– Еще бы тебе помнить, – сказал он и после паузы добавил. – Я думал, ты мне сейчас ответишь: «Ну, так долго вообще не живут».
– Я бы так никогда не сказала.
Она жила в переулке у Павелецкого вокзала. Они прошли к ее дому через черную утробу длинной подворотни.
– У меня темно, – сказала она. – Бабушка уже месяц не встает. Мне ее кормить надо. Ну, ладно, зайдем ко мне.
Ей пришлось долго возиться с замком на ажурной решетке между коридором и лестничной клеткой и она сказала:
– Вот, дорогуша, какие заграждения. Все сделано, чтобы тебя у меня не украли.
Они вошли в небольшую, опрятно прибранную, но давно не ремонтированную квартиру. Он заговорил шепотом, а она сказала:
– Бабушка все равно ничего не слышит.
В прихожей
Но когда его руки стали намекать на иное, она попыталась отстраниться от него. И, бессловно извиняясь, он крепко обнял ее за плечи.
– Что ж, ваше желание обладать мною похвально, – серьезным голосом выговорила она.
– Это как-то даже двусмысленно, – сказал он.
– Возможно, – сказала она и расхохоталась.
Она перестала смеяться, поправила сбившуюся блузку и сказала:
– Все! Бабушку пора кормить. На сегодня все!
– Ну, подожди! – сказал он.
– Ну, не могу, – передразнила она.
В прихожей она поцеловала его в щеку и сказала:
– Теперь ты знаешь, где я живу, и не потеряешься.
Ему не хотелось домой. Он дошел до Октябрьской площади, миновал Парк Горького и поднялся на мост. Город темнел на далеких окраинах, а здесь, на обеих сторонах реки светился и гудел забитыми транспортом улицами.
«А все самое лучшее было сегодня», – подумал Ушанов.
Опять что-то грезилось, старалось само прийти на память. Какое-то лицо, недоговоренные фразы, вид на знакомую улицу. Весь этот город, что так вольготно расположился вокруг, был густо нашпигован разговорами, встречами, событиями когдатошних, полузабытых времен.
Следующий день был соткан из привычных реплик, дел и ритуалов. Но то и дело вспоминалось, что случилось это вчерашнее возвращение – мост через Москву-реку, аляповатый ночной город и девчонка с тонкими чертами милого лица.
«И самое лучшее уже было», – опять подумал он. Все последующее казалось ему слишком хорошо знакомым. Все последующее могло быть лишь истреблением лучшего. Сама мысль об этом вызывала в нем усталость.
Вечером, по дороге домой он скомкал бумажку с номером ее телефона и выбросил у автобусной остановки.
Стародавние истории
Темно-вишневый джип лихо тормознул перед воротами кладбища. Передняя дверца распахнулась и на асфальт спрыгнула маленькая рыжеволосая женщина с черным платком на плечах. Женщина подняла руку с растопыренными пальцами и помахала выезжавшему из-за поворота автобусу.
Лидов остановился от неожиданности и подумал: «Неужели Люба?».
Окликнуть было неудобно. Пришлось подойти поближе.
Она стояла к Лидову вполоборота и разговаривала с шофером автобуса. Лидов подумал: «Надо же, и раздобрела, и посерьезнела. Такая важная – на телеге не объедешь». Он еще не решил, подойдет ли к ней, а она обернулась в его сторону и сразу узнала. Продолжала что-то говорить, а сама смотрела на него, не то, чтобы с изумлением, скорее с любопытством.