Избранное

Байкурт Факир

— Где ж они обретаются, где ночуют, не знаешь?

— Поди угадай. Он ведь непоседа, твой отец. Слышал я, будто живут где-то на Саманпазары. Я тебе откровенно скажу, Сейдо, не с руки мне, чтобы меня заподозрили в связи с ними. Я от них подальше старался держаться. Не хватало еще из-за них под подозрение попасть. Сам видишь, до чего здесь непросто работу найти. Не желаю я из-за них места лишаться. Что, разве я не прав, Сейдо-эфенди?

— Паразит Карами потешается надо мной. Ох, тошно мне, брат Али.

— Погоди, не расстраивайся.

У меня тут одна мыслишка родилась. Полковник Сабахаттин-бей расположен ко мне. Я похлопотал, авось он пристроит меня агентом работать. Если дело выгорит, ты сможешь на мое место устроиться. Сейчас они меня проверяют. Сабахаттин-бей говорит, что нужды в тщательной проверке нет, просто требуется соблюсти формальности.

— Что это за работа такая — агент?

— Э-э, как тебе сказать? Я и сам толком не знаю. В общем, агенты — это те, кто преследует разных бродяг, врагов правительства, анархистов и прочую шушеру.

— Жалованье хоть приличное?

— Еще бы! Платят там — будь здоров.

— От всей души желаю тебе удачи, Али. Да поможет тебе Аллах.

— Харпыры мебель свою распродают. Бетти-ханым просила дать знать Карами, чтобы он приехал за креслами, они ему хотят их подарить. Ты бы не мог передать ему?

— Едва ли. Первым делом я должен повидать отца. Когда вернусь в деревню, так и быть, скажу Карами. Но неизвестно, когда это будет.

— Чтоб отыскать своих, тебе надо пойти отсюда вниз по улице, мимо кондитерской «Туна», министерства сельского хозяйства, в сторону Кызылая. Они там часто бывают. А не увидишь — отправляйся на Саманпазары. Походи по гостиницам, ханам.

— Знал бы ты, братец Теджир, до чего я сейчас жалею, что не послушал отца и отдал куропатку. Хоть бы прок какой был. Так нет же. Я думал, американец — инженер по самолетам, большой человек. А на деле оказался проходимец проходимцем. Я ведь отчасти твоим уговорам поддался.

— Что? — вспылил мой Али. — Выходит, я во всем виноватый?

— Ты говорил, что он хороший человек, гуд человек. Я тебе доверился. Вот что из этого получилось.

— Если б твое дело выгорело, ты бы говорил, что заслуга твоя. А сейчас, когда не повезло, всю вину на меня валишь.

— Давай, давай, Сейдо-эфенди! — подбросила я хворосту в огонь.

— Я не это имел в виду, — замялся Сейит. — Нам с тобой обоим не повезло.

— Обоим не повезло, — передразнил его Али. — Как сказать. Харпыр, что ни говори, оказался порядочным человеком. Он сделал все возможное, чтобы устроить тебя на работу, и не его вина, что бумаги пришли с плохим ответом. Он уже ничего не мог поделать. Ты сам виноват, что голосовал за Рабочую партию. В бумагах так прямо и написано.

— Ты читал? — удивился Сейдо.

— Собственными глазами не видел, а от Харпыра слышал.

— Что правда, то правда, — пригорюнился Сейдо. — Я и впрямь голосовал за Рабочую партию. Но я тебе вот что скажу, — и Сейдо поднял голову. — Доведись мне сегодня голосовать, я опять выступлю за Рабочую партию. Она

лучше других, потому хотя бы, что правду народу говорит, поддерживает бедняков.

— Очнись! Что ты мелешь! Послушал бы лучше Сабахаттина-бея, он тебе вмиг разъяснил бы, что такое пролетарская диктатура, которую хочет установить Рабочая партия. Вот и студентам голову заморочили, сбили их с праведного пути. Эх, земляк, простая душа, ничего, как я погляжу, ты не смыслишь…

— Значит, увезет он куропатку с собой?

— Разумеется. Разве что тебе удастся силком ее отнять. Однако не советую. А по доброй воле он ее не вернет.

— Зачем она ему теперь?

— Будет охотиться.

— Он нам подарки привозил: шапку, безрукавку, всякую дребедень.

— Вот видишь! Если потребуешь куропатку обратно, придется подарки возвращать. А это такое позорище — слов нет! Даже цыгане такого не делают. Вся Анкара осуждает твоего отца и сына. Да вас вся страна на смех подымет.

— Не забудь передать Карами, чтобы за креслами приехал, — сказала я.

— Черт бы побрал этого Карами! Не стану я ничего ему передавать. Пускай кто-нибудь другой заботится. Это он на меня донес, что я за Рабочую партию голосовал, больше некому. Не желаю я в его сторону смотреть!

— Кушать хочешь? А то давай вместе отобедаем, — предложила я.

Али молча взглянул на меня. Я поднялась и поставила воду на огонь, чтобы отварить макароны.

— Нет, я кушать не буду. Мне пора. Не видать мне покоя, пока своих не отыщу, — сказал Сейдо и поднялся.

— Перекуси сначала, потом пойдешь.

— Нет. Может, мы когда-нибудь все вместе и сядем за ваш стол…

— Ты злость-то свою уйми, Сейдо-эфенди. Скажи Карами, чтоб заехал за креслами.

Ничего не ответил Сейит, молча шагнул к двери. Мы с мужем вышли проводить его и столкнулись на лестнице с Семой-ханым. Она несла в руках большую картонную коробку. Мой Али подскочил к ней, хотел помочь втащить наверх, но Сема-ханым крикнула:

— Нет-нет-нет! Пускай мне Гюльджан поможет. Ох и тяжесть! Купила электрообогреватель, кучу денег отвалила. — И вдруг глянула на меня строго и давай отчитывать прямо при муже и госте: — Слушай, Гюльджан! Я тебе что велела? Сделать у меня уборку. Почему ж ты здесь прохлаждаешься? Кто тебя отпускал? Все вы такие — как деньги получать, так вы первые, а стоит на минутку из дому отлучиться, улизнуть норовите! Погоди у меня!

Я-то понимаю, что Сема-ханым нарочно расшумелась, чтобы отвлечь внимание от коробки, но мне все равно неприятно. Однако сдержалась я, проглотила обиду.

— Я только что спустилась вниз, госпожа. Пусть глаза мои ослепнут, если я вру.

Я приняла из ее рук коробку и потащила наверх.

— Осторожно, Гюльджан! — крикнул мне снизу Али. — Не урони!

— А хоть бы и уронила — не велика беда, — ответила я. — У нашей госпожи денег куры не клюют, новый обогреватель купит.

— Ох, Али-бей, ну и язычок у твоей жены!