Избранное

Кукушкин Василий Николаевич

Раскаленная поковка уже лежала на наковальне. Отрубив от нее кружок, Лешка отковал игрушечную винтовку. Охладив ее в бочке с водой, поднес генералу.

— Топорная работа, — немец поморщил лоб. — Шульц брошку вынет из-под молота.

— Не ювелирная, — согласился генерал, но спохватился, сказал резко: — Не украшения — броши и серьги барышням — на молоте собираемся ковать.

— Откую и брошку, — неожиданно принял вызов немца Лешка.

Немец молча поставил на наковальню фарфоровую чашку и тоже с вызовом посмотрел на Лешку.

— У нас

не цирк! — крикнул Николай. Он понимал — у немца это отработанный трюк.

Лешка переставил чашку с наковальни на тумбочку, у генерала сердито сошлись брови: подкачал мастеровой, струсил.

— Кто даст часы? — спросил Лешка.

— Кому не дороги часы, несите, этот мастер ватрушку сделает, — предложил немец.

Генерал отстегнул от цепочки золотые часы.

В мастерской было так тихо, что выстрелом прозвучала щелкнувшая крышка часов в руках Лешки. Он положил их циферблатом кверху. В следующий момент в грохоте будто слились боек, наковальня, и стало тихо-тихо — было слышно чье-то сопение в свите генерала.

У Лешки пылали щеки, а в глазах — радость: на наковальне лежали часы целехонькие. Генерал прицепил часы к цепочке и подмигнул немцу.

Лешка уже не нуждался в протекции деда.

5

Помощник пристава Косачев вернулся домой около двух часов ночи. Разделся в прихожей, затаив дыхание открыл дверь в спальню и в темноте наступил на Трифона, сибирского кота. Жена проснулась, зажгла свечу.

— Не ври и не отпирайся, с поминок порядочные засветло вернулись. У полюбовницы назюзюкался.

— Задержался по долгу службы, — спьяна гаркнул Косачев.

— Прознает про художества исправник, определит ваше благородие сторожем на кладбище, — негодуя, она вылезла из-под одеяла, направила свет свечи на мужа и ахнула. Косачев был пьян-пьяным. Черт угораздил его вместе с кителем снять с себя и нижнюю рубаху, смех и грех — на голое тело прицепил кобуру.

— Ну и хорош, ваше благородие, — со смехом сказала жена. — Иди-ка, ложись…

— Ваше благородие…

Косачев приоткрыл левый глаз, увидел сросшиеся брови дворника Будаева.

— Прокламации обнаружены на Никольской площади, Песках, Крещенской, — перечислял запыхавшийся Будаев.

Свет от лампы слепил Косачева. Разъяренный, вскочил он с постели и, тыча кулаком в морду дворнику, кричал:

— Прокараулили, вороны! Где глаза были? Выхватив листовку у Будаева, он притих, велел лучше светить.

— «Оружейникам Сестрорецкого завода от Союза рабочих в Петербурге», — вполголоса прочитал Косачев и, глянув на дворника, строго спросил:

— Кто обнаружил? Фамилия, чин?

— Служу царю, вере и отечеству, — громко сказал дворник и подтянулся. — Дворник с оружейного Будаев.

— Молодец! — похвалил Косачев. — Где какую подобрали?

— Эта найдена на Никольской у тополя с дуплом, а с оборванным уголком лично мной изъята у сельского обывателя Федора Евтюхова, — докладывал торжественным голосом Будаев. — Прошу

представить к высочайшей награде за усердие.

Отобрав у дворника лампу, Косачев велел принести из прихожей одежду, сапоги и обождать на кухне. Никогда еще так тревожно не начинался у него служебный день. Что принесет ему преступная крамола на улице? Могут наказать за плохое несение службы, могут повысить в чине и наградить за ревностное усердие. Все могут! Важно суметь доложить исправнику, но прежде надо отвязаться от дворника: мерзавец почуял жареное.

По дороге в участок Косачев встретил городового из заводской полиции — тот нес пакет с прокламациями, отобранными в мастерских.

— Давай сюда пакет — и бегом назад, — сказал Косачев. — Передай старшому, чтобы докладывать нарочным каждый час, у кого взяты прокламации, кто читал, слушал. Знаю, в клозетах собираются на казенном, подраспустились.

Вызвав по телефону уездного исправника, Косачев срывающимся голосом докладывал:

— В начале шестого утра в Сестрорецке обнаружены бунтовского характера прокламации. Лично мною приняты меры к изъятию и пресечению.

— Выезжаю к вам, — сказал исправник и ободрил: — Быстро найдете преступников, представлю к награде.

— Рад стараться, — сдавленным голосом произнес Косачев и тут обнаружил, что в кабинет пробрался дворник.

— От меня лично за усердную службу. — Косачев вынул из кошелька серебряный рубль.

Будаев нехотя взял целковый и, подкидывая его на ладони и сверля хитрыми глазами Косачева, сказал:

— Не забудьте в список внести, кто первый добыл листовки.

«Началось, — сердился про себя Косачев. — Зазеваешься, и самому не останется места у наградного пирога». Вслух же он припугнул дворника:

— Милость царская кнутом не обернулась бы, нашли чем хвастаться: государевы преступники безнаказанно прокламации на улицах разбрасывают.

Зажав рубль в кулаке, Будаев попятился к двери.

6

В эту ночь полиции удалось перехватить далеко не все прокламации…

…Поликсенья Ивановна прихворнула. Поздно вечером Абрамов выбрался проведать сестру. Александр Николаевич, тихо насвистывая, развешивал на заборе сети. Он только что вернулся с залива.

— Ишь рассвистелся, жена из постели не вылазит, а он концерты задает, — едва открыв калитку, заговорил Абрамов.

— От моих рулад Поликсенья на поправку идет.

Посидели они возле больной, затем перешли на кухню, сороковку раздавили, и Абрамов остался ночевать.

Раньше гостя проснулся Александр Николаевич, отправился за водой на самовар. Открыв колодец, обнаружил на сохнувшем ведре зеленоватый конверт. Ребячья забава? Повертев конверт, он серьезнее отнесся к письму; не было почтового штампа, кто-то ночью подложил. Почерк — не ребячьи каракули. «Старшему Емельянову». «Кто же старший?» Николай еще действительную отбывает. Александр Николаевич решил, что письмо послано ему.