Избранное
Шрифт:
прямой наводкой!"
И я начал командовать прямо с холма. Гаубица била частым огнем,
но я от волнения едва различал, где падают мои снаряды. Я видел
разрывы, видел, как от пламени и дыма шарахаются целыми толпами
вражеские солдаты, но ведь били по ним и наши полевые батареи. А там
артиллеристы классные, и, конечно, они-то и наносили подлинный урон
врагу.
Но петлюровцы не дрогнули. Вот они прибавили шагу, вот уже они
совсем близко...
– Вперед! За Советы!
– Ура-а-а-а!..
Пригнув головы и крепко сжимая винтовки, бойцы бросились в
штыковой бой...
x x x
Цепь за цепью, рота за ротой скатывались с холмов наши бойцы -
били, крошили, расшвыривали петлюровцев штыками и прикладами - и
погибали в неравной борьбе: никто из них уже не возвращался...
Бронепоезду и батареям было приказано не умолкать, а бить по
цепям, которые шли атакующим на поддержку, - и мы, всей командой,
работали у орудия, не разгибаясь. Временами я выскакивал с бронепоезда
на холм для корректировки огня, но сил не было глядеть, как
торжествующая орава с желто-блакитным знаменем растаптывает редкие
цепи наших геройских бойцов...
– Вперед, на выручку!
– кричал я, забывая сразу и боевой порядок,
и приказание комбрига: "Не выставлять поезд под огонь!"
Я скатывался со своего холма в вагон, к артиллеристам, и мы с
бронепоездом вылетали из-за укрытия в гущу вражеских солдат, били в
упор из гаубицы, секли по ним направо и налево из пулеметов.
Но башенный бронепоезд! Едва мы попадали к нему на прицел, как он
накрывал нас тучей снарядов. Снаряды у него оказались много меньше
наших - трехдюймовые, но залп его из четырех пушек мог быть для нас
смертельным. И в дыму, грохоте, вони, не видя уже ничего вокруг, мы
катили обратно за холмы.
Эти наши вылазки заметил комбриг и галопом прискакал к
бронепоезду на своем рослом жеребце.
– Арестую! - закричал он, вздернув жеребца на дыбы. - Под суд
пойдете! Не сметь выдвигать гаубицу под огонь! Это вам не
бронированный поезд, а тыловая орудийная площадка. Извольте это
запомнить.
И Теслер, отдав лошади повод, помчался прочь.
Что он сказал? "Не бронированный поезд... Тыловая площадка..."
Ошеломленный, я глядел вслед удалявшемуся Теслеру. Может быть, я
ослышался?
Я обернулся и посмотрел на матроса, на Малюгу и на всех остальных
в вагоне.
Бойцы, отступясь от орудия, стояли кучкой в стороне.
Они молчали. Так продолжалось
Первым заговорил Федорчук.
– А знаете, братишки, нет худа без добра, - сказал он, подвернув
под себя гильзу с порохом и садясь на нее. - Ведь вот всю эту ночь
меня мыслишка кусала: как, мол, ты, Федорчук, назовешь новый боевой
корабль, куда тебя, непоседу, опять служба прибила? Думал я, думал -
никак. А сейчас названьице само собой мне в голову вошло. Назовем мы,
ребята, наш поезд... - матрос хлопнул себя по колену, - "Тыловой
громобой". Согласны? Голосую. Кто против?
Все засмеялись и стали присаживаться кто куда.
Только Малюга не сел. Он сурово взглянул на матроса.
– А я вот что скажу, моряк, - заговорил он, тронув матроса за
плечо.
– Всякой орудии, знаешь, свое место обозначено, все равно как и
человеку. Легкая орудия - ей место поближе к позиции. А взять тяжелую
орудию - тяжелая всегда отступя от легкой становится. Это уж так, по
уставу...
– Тут он прошелся совсем близко около меня и пробурчал в мою
сторону: - Забула мати, як детину звати!..
– Кончили разговоры!
– объявил я.
– По своим местам становись!..
Все стали к орудию.
Я опять полез с рупором на свой холм, но тут машинист объявил,
что у него вышла вся вода и что если стоять еще, то прогорит топка и
паровоз выйдет из строя.
– Отбой!
– скомандовал я.
Я запросил штаб, и мне разрешили сняться с позиции.
Поезд тронулся.
Я забрался в самый конец нашего железного, но уже во многих
местах продырявленного вагона. Там я присел на груду сваленных
порожних ящиков из-под снарядов.
Надо было собраться с мыслями.
"Что же это такое? - спрашивал я себя. - Бронепоезд - и вдруг
превратился в тыловую площадку..."
x x x
Остаток дня мы провели на своем разъезде.
Завечерело. Федорчук сварил на костре похлебку, сели ужинать.
За ужином было невесело. Ни разговоров, ни смеха, ни задорной
матросской шуточки. И едят-то, гляжу, мои ребята, словно чужое дело
делают. Хлебали, хлебали, да так и не опорожнили ведро. Матрос, ворча,
выплеснул варево за борт в канаву.
Нет, вижу, так дело не пойдет: потолковать надо с ребятами,
разъяснить им наше новое положение, а то они совсем носы повесили.
Я устроил собрание команды.
– Вот что, товарищи, - сказал я. - Все мы бойцы нашей Красной