Избранное

Сарджесон Фрэнк

Только нам надо было переехать через проспект, и я очень тревожился. Но мы остановились у края тротуара, Терри вылез, я его подхватил, и очень медленно мы перешли на ту сторону. Я прислонил его к загородке, на которой он мог полуприсесть, пока я бегал за тачкой. Ну а пустая тачка — кто на нее обратит внимание? И нам повезло, что полицейским мы на глаза не попались.

Мы добрались до дома миссис Клегг, я опять посадил Терри на закорки и втащил его вверх по лестнице, но, правда, когда уложил его на кровать, сам просто рухнул — у меня уже никаких сил не осталось.

Может,

мне помогла отдышаться шуточка насчет моего плохого сердца, а отдышаться мне надо было, потому что Терри остался лежать, как я его свалил на постель, и я подумал, что наверняка он выглядит хуже, чем я, пусть вся работа досталась на мою долю. Ну, я перегнул его подушку пополам, подложил свою, раздел его и вдруг в первый раз заметил, что на шее у него шнурок с какой-то медалькой. А на медальке надпись: «Я католик, в случае необходимости пошлите за католическим священником».

А я и не знал ничего, но я спросил у него, может, он хочет, чтоб я сходил за священником.

— Как хочешь,— сказал он и опять закрыл глаза, и мне пришлось самому его поворачивать то так, то эдак, пока я не устроил его поудобнее.

— Ну как ты? — спрашиваю.

— Отлично, малыш,— говорит он, и я погасил свет, а сам пошел откатить тачку на место, хоть мне и хотелось отложить это дело до утра.

Ох, до чего же вымотанным я себя почувствовал на следующее утро! Просто головы от подушки отлепить не мог, а веки точно клеем залило. Но у Терри глаза были широко открыты, а как бы скверно ему ни было, они у него всегда блестели и смотрели весело и зорко, как у птицы.

Я сперва просто лежал, старался одолеть эту чертову усталость, а потом мы с Терри начали перешучиваться: дескать, вот сейчас позвоним, и нам завтрак подадут прямо в постель, и тут я вскочил совсем даже бодро.

— А ты сегодня не вставай,— говорю я ему.

— Хорошо, встану завтра,— говорит он.

Ну, я заварил две чашки чаю, а Терри спрашивает, как насчет газетки. Я вышел, купил ему газету, а заодно булку и четверть фунта масла, только он сказал, что завтракать не хочет, но все-таки немножко поел. А пока он ел, я попросил его проглядеть объявления про работу, но он сказал, что ничего подходящего нет.

Ну, я привел себя в порядок и сказал ему, что пойду, но днем обязательно забегу, и отдал ему весь табак, который у меня оставался. И он сидел с газетой, будто у него никаких забот нет. Только выглядел он хуже некуда.

А я прямо пошел в бюро по безработице и встал в очередь, а когда подошел к окошечку, тип за ним проглядел мои бумаги и послал меня за барьер, к какому-то другому типу. А тот сказал, что расчищать заросли они меня не пошлют, но трудоустроят на полтора дня в неделю и получать я буду четырнадцать шиллингов. Отлично, думаю, и за комнату платить хватит, и кое-что сверх останется, но, когда я заполнил все бумаги, он сказал, что мне придется обождать две недели. Я было заспорил, да что толку? Он сказал, что меня никто не заставляет соглашаться. Сделать я ничего не мог, но ушел злой, потому что мне надо было ждать две недели.

А в карманах у меня — бумажка десятишиллинговая

и мелочи чуть-чуть, а потому я пошел на набережную посидеть и подумать, что делать дальше. Хотя больше смотрел на всякие суда там, на суету у причалов, и о себе в голову ну ничего не шло. И я уже собрался встать, чтоб опять шляться по улицам, но тут подошел какой-то молодой парень и сел рядом со мной. Мы разговорились, и он сказал, что работы сейчас у него нет, но что он скоро опять на ферму устроится. Он там прежде работал, говорит, так фермер ему письмо прислал — зовет назад, если он согласен поднять двадцать пять акров целины, а потом арендовать этот участок за сходную плату. Он мне все это рассказал, и выходило очень неплохо, если, конечно, не было тут какой-нибудь хитрости. А потому я ему сказал, что много работал на фермах.

— Так, может,— говорит он,— вместе поедем, а? Будем товарищами.

Он мне понравился, и я с ходу ответил — по рукам, и как подумал, что опять буду на земле работать, так во мне все взыграло. Но тут я вспомнил и сказал, чтоб он обождал: так прямо я решить не могу.

— Где мне тебя вечером найти? — спрашиваю.

— Ну,— отвечает,— только пораньше.— И объяснил, что ночует на путях в вагонах, но туда надо пораньше залезать, не то удобных мест не останется. Так что мы уговорились встретиться еще засветло.

— А ешь ты где? — спрашиваю.

Он сказал, что на причалах толкается,— всегда найдется морячок, который тебя прилично накормит.

— Я как раз туда шел,— говорит.— Пошли вместе?

— Давай,— говорю, и мы уже на причал спустились, как тут я опять вспомнил остановился и сказал, что передумал. Он, наверное, решил, что я чокнутый, и даже не обернулся. И, думаю, сообразил, что на условленное место я не приду.

Но я все это выкинул из головы, пошел по улице и потратил мелочь на пару пирожков — уговорил буфетчицу смазать их для вкуса томатным соусом. Выхожу — и натыкаюсь на Мэгги. Она вся покраснела, но остановилась и сказала, что очень хотела меня увидеть.

— Ну, как ты вообще? — спрашиваю.

— Чувствую себя очень хорошо,— говорит.

— А на скамье свидетелей ты вроде не так уж себя хорошо чувствовала,— говорю.

А она отвела глаза и сказала, что ей очень жалко и она давно хотела передо мной извиниться.

— Он меня чуть до смерти не убил,— говорит.

— Да уж! — говорю.

— Совсем взъярился,— говорит.— Я бежать — и прямо на полицейского наткнулась, а он меня остановил, ну, я и говорю: ко мне один тип приставал.

— Жаль, жаль,— говорю.

— Да пойми ты, Билл, я сама не знала, что бормочу,— говорит она.— А он в меня вцепился, повел в участок, а там эти два жутких типа.

— Легаши,— сказал я.

— Ну да,— говорит она.— Все допрашивали, допрашивали, вот и пришлось сказать, что это ты.

— Ну уж и пришлось! — говорю.

— Да, пришлось,— говорит она и опять вся покраснела.— Не то Берту плохо было бы. А Берт — он ничего,— говорит.— Мне Берт нравится. И он мне много хорошего сделал.

Ну, я сказал что потому-то он, наверное, и мордует ее.