Изменяя прошлое
Шрифт:
И я сразу прижал к себе такое жаркое тело и провел руками по спине от плеч до попы, а когда коснулся ладонями упругих окружностей, сжал их, потянул вверх и на себя так, что она уперлась животом в выступающий бугор на моих джинсах. Она охнула и впилась своими губами в мои губы, а я поплыл. У меня молодого не было девушки пять лет, а у меня старого не было такой девушки тридцать пять лет. Были потом, конечно, разные, проходящие, были и совсем неплохие, и очень неплохие, но все равно Танюшка на их фоне блистала, словно звезда. По крайней мере, здесь и сейчас, а ничего другого в этот миг и в этот день для меня не существовало.
Потом
Напиши мне о своей любви,
Как ты ждешь меня в ночах бессонных.
Если это ложь, тогда соври
Ложью во спасенье заключенных.
Напиши мне, как ты каждый раз,
Замираешь, видя почтальона…
Если кто-то думает о нас,
Легче жить в наручниках закона.
Пусть я знаю: все это не так,
Пусть другой твои ласкает плечи…
Жизнь похожа на ночной кабак,
Где гремит рояль и тают свечи.
Где в объятьях полупьяных шлюх
Я читал стихи, ругался матом.
Где слова не оскорбляют слух,
Где не тычут в спину автоматом.
Напиши мне о своей любви,
Я уже устал от слов казенных.
Если это ложь, тогда соври
Ложью во спасенье заключенных.
— Андрей, ты гений! — восхищалась Таня и убегала в туалет. Сейчас я знал, зачем, а тогда, помню, удивлялся тому, как часто она туда бегает.
— Пастор, — начинал ныть Гоша, когда она уходила, — хорош, лапать Танюху, это не по понятиям, она жена моего кента.
— А ты не обращай внимания, Гоша, — жестко ухмылялся я, — не обязательно ведь все видеть, правда? Девушка хочет ласки, я же ее не насилую, ты ведь не слепой, сам все видишь. Она хочет любви, я ей ее дам, поверь. И ты мне не помешаешь, Гоша, поэтому, давай не будем, а?
— Неправильно это, — пьяно стонал Гоша и матерился, но он, конечно, не мог не видеть, кто кого на самом деле соблазняет.
— Ты пей, ешь, братан, — я подлил ему шампанского. — Лазарь ничего не узнает и всем будет хорошо, правда? Пусть мужик сидит спокойно.
Он что-то пробормотал и отвернулся. А я представил, что делает Таня в совмещенном санузле, и едва удержался от того, чтобы не заглянуть туда. Но не надо ей сейчас мешать, хотя, как я помнил из будущего, она, наверное, была бы и не против. Я прикрыл глаза: как заходишь, прямо — унитаз, а справа — сидячая ванная, душ от которой легко дотягивается до унитаза. Таня сейчас сидит на стульчаке, широко раздвинув колени и сжимая в руках лейку душа. У каждого свои фишки, каждый сбрасывает напряжение, как может.
А потом она вышла, умиротворенная и немного смущенная. А дальше мы снова пили шампанское, танцевали, говорили, Гоша пел, а я читал свои стихи. Поэту только дай такую возможность, потом не остановишь! Я смотрел ей в глаза, и с губ слетали рифмованные строчки, написанные позже и посвященные ей, но она этого, конечно, не знала и даже не могла такое предположить:
Ты как ранняя весна нахлобучила,
Отчудила, расцвела, отчебучила!
Ты
Залпом выпила до дна — об пол вдребезги!
Губки алые как грех, чай с лимончиком.
Мне приснится этот смех — колокольчиком.
Эти кудри и глаза, словно райский ад,
И слезинка на щеке — чистый виноград.
Зубки белые, как та простыня в ночи,
Что окрасилась в цвета крови девичьей.
Не любила, но ждала, как причастия,
Нет глазастее тебя и сисястее.
Уходила от меня с наглой рожею,
Не моя ты и ничья, только Божия…
Таня смеялась так, что даже слезы выступали на глазах, а я и рад ей угодить. Сегодня, дорогая моя, все только для тебя. И для меня, конечно.
Мы еще пили, ели, курили (я тогда много курил), о чем-то друг другу рассказывали, смеялись, вспоминали смешные случаи из тюремной жизни. Хороший получился вечер, правда, такие вечера редко выпадали мне в моей жизни. Хотя после первым и вторым моим сроком я немало погулял в компаниях всевозможной богемы, в основном из поэтов и музыкантов. И песни на мои стихи пели в ресторанах, такое тоже было в моей жизни. И вечера бывали удивительные, но этот был первым, а еще здесь была Таня. Грустно вспоминать, но меня тогда даже приняли на первый курс Литературного институт им. Горького (единственного такого института в мире, кстати), на отделение поэзии. Сам Андрей Вознесенский, было дело, хвалил мои стихи. И если бы не очередная командировка к хозяину, кто знает, как сложилась бы моя жизнь? В затуманенной шампанским голове что-то мелькнуло, какая-то мысль о поворотных точках в судьбе, но я решил, что подумаю об этом как-нибудь потом.
Гоша все пытался напомнить Тане о муже ее, Лазаре, и Танечка, умничка, кивала, вздыхала, но было заметно, что эта тема ей сейчас совсем не интересна. Странно, я таких женщин, как она, больше никогда в жизни не встречал, все же не зря мне захотелось хоть на денек вернуться именно к ней, а не к кому-то еще. Во всем положительная, работает, кстати, бухгалтером на Мосфильме, начальство ее ценит, воспитывает сына, с мужем разводиться не собирается, то есть, вроде бы за традиционные семейные ценности, как сформулируют гораздо позже в той же стране с другим названием. Ничуть не пьяница, хотя и не откажется выпить в хорошей компании. Вроде бы, образцовая советская девушка, прямо язык не поворачивается ее блядью назвать, хотя мужчин она, похоже, сменила.... Но вот почему-то совсем не вяжется образ бляди, которых я тоже немало потом повидал в своей жизни, с этой удивительной женщиной.
Гоша упрямо покачал головой и уже немного заплетающимся языком попросил:
— Пастор, прочитай о нас, то самое, вспомним тех, кто за забором!
Мне совсем не хотелось сейчас читать это свое стихотворение, я посмотрел на Таню, и она, мудрая, все быстро поняв, тоже присоединилась к просьбе. Я пожал плечами: о нас, так о нас.
Унылой мелодии сладкие чары
Плывут в ослепительно-блеклом закате.
А я, как всегда, на разбитой кровати
Забудусь под звуки электрогитары.