Изящная комбинация

Тыналин Алим

На следующий день с раннего утра я поехал решать денежные вопросы.

В приемной Промбанка царила все та же атмосфера дореволюционной солидности. Строгая секретарша с ниткой жемчуга на шее, тяжелые бархатные портьеры, паркет с инкрустацией. Даже запах не изменился, легкий аромат дорогого табака и свежего кофе.

Стрешнев встретил меня в своем кабинете. Как всегда безукоризненно одетый, с идеально повязанным галстуком и золотым пенсне на орлином носу. Но что-то неуловимо изменилось в его

облике. Может быть, чуть более напряженная поза, или едва заметная складка между бровей.

— Присаживайтесь, Леонид Иванович, — он указал на кожаное кресло у массивного письменного стола. — Кофе?

— Благодарю, но давайте сразу к делу.

Стрешнев тяжело вздохнул, снял пенсне и принялся протирать стекла батистовым платком:

— Вы же понимаете, в каком положении я оказался…

За высокими венецианскими окнами падал мокрый снег. В мраморном камине потрескивали березовые поленья. Казалось, время застыло в этом кабинете, сохранив осколок старой, имперской России.

— Понимаю, Петр Николаевич. Как понимаю и то, кто именно оказывает на вас давление.

— Не просто давление, — Стрешнев поморщился. — Прямой приказ из очень высоких кабинетов. Рыков лично звонил.

— И что же такого страшного рассказал вам Алексей Иванович про мои заводы?

— Бесхозяйственность, — банкир старательно избегал прямого взгляда. — Нецелевое использование средств. Угроза срыва оборонных заказов…

— А вы сами-то в это верите? — я подался вперед. — Вы же видели наши балансы, производственные показатели, темпы роста…

— Верю или нет — уже не имеет значения, — Стрешнев встал и прошелся по кабинету. Его породистый профиль четко вырисовывался на фоне окна. — Решение принято на самом верху. «Сталь-трест» получил карт-бланш.

Это ему Рыков так мозги промыл? Надо же, как много значат связи.

— И вы готовы уничтожить налаженное производство только потому, что кто-то наверху решил передать его другим хозяевам?

Банкир резко повернулся ко мне:

— А что я могу сделать? Времена изменились, Леонид Иванович. Сейчас не девятьсот тринадцатый год, когда слово банкира что-то значило.

— Можете дать нам время, — я достал из портфеля папку с документами. — Вот здесь детальный план реструктуризации долга. Три месяца отсрочки, и мы гасим кредит полностью.

Стрешнев мельком глянул на бумаги:

— Невозможно. Приказано закрыть все кредитные линии в течение недели.

— Петр Николаевич, — я понизил голос. — А вы не задумывались, почему они так торопятся? Может быть, потому что через три месяца мы запускаем новый мартеновский цех? И тогда наша технология окажется вне конкуренции?

В кабинете повисла тяжелая тишина. Только часы в углу мерно отсчитывали секунды.

— Я понимаю все, —

наконец произнес Стрешнев. — Но моя власть ограничена.

— Зато моя информация безгранична, — я выложил на стол еще одну папку. — Здесь материалы о некоторых довоенных операциях «Русско-Азиатского банка». В том числе, о роли одного молодого клерка в истории с векселями Путиловского завода.

Стрешнев побледнел:

— Вы блефуете.

— Проверьте. У вас там очень интересная подпись стоит. А найти человека, который ее опознает, труда не составит.

Банкир тяжело опустился в кресло. Его холеные руки едва заметно дрожали.

— Чего вы хотите?

— Немного времени. Всего три месяца.

— Неделя, — отрезал Стрешнев. — Максимум десять дней. Это всё, что я могу сделать.

— Месяц, — я встал. — И мы не будем углубляться в историю с векселями.

Он молча кивнул. На его лице читалось облегчение пополам с затаенной обидой.

— Прощайте, Петр Николаевич, — я направился к двери. — И не держите на меня зла. Каждый выживает как может.

Уже в дверях я обернулся:

— Да, и передайте Рыкову, пусть не торопится праздновать победу. Игра еще не закончена.

Выйдя на заснеженную улицу, я глубоко вдохнул морозный воздух. Даже месяц — это очень мало. Но все же лучше, чем ничего.

Теперь нужно срочно ехать в другие места. Время дорого.

«Бьюик» уже ждал у входа. Степан включил мотор, и мы тронулись по заснеженной мостовой. Степан уверенно вел машину между ломовыми извозчиками и редкими автомобилями.

— В Московский кооперативный, — коротко бросил я.

Скорницкий принял меня без обычных банковских церемоний. В его кабинете на Мясницкой все так же дышало деловой простотой — добротная мебель фабрики «Пролетарий», портреты вождей на стенах, новенькие конторские счеты на столе.

— Что ж, давайте посмотрим ваши документы, — он сразу перешел к делу, расстегивая ворот гимнастерки. — Без этих, — он мотнул головой, — купеческих расшаркиваний.

Я разложил перед ним балансы и производственные показатели. За окном глухо прогромыхал трамвай.

— Триста тысяч, — Скорницкий быстро пробежал глазами цифры. — Больше не смогу, даже если захочу. Но это твердо, под ваши московские активы.

— Сроки?

— Три месяца, потом продлим, если все будет в порядке. Надо только согласовать с районным совнархозом.

После кооперативного банка я направился в отделение Общества взаимного кредита на Варварке. Купеческий особняк петровских времен с колоннами, немного потрепанный, но все еще хранящий следы былой роскоши.

Председатель правления, грузный Семен Маркович Гуревич, долго разглядывал документы через толстые стекла пенсне: