К достижению цели
Шрифт:
Ласкеру было шестьдесят шесть лет. Сильная, мудрая голова — и уже немощное тело. Играл он ловко: от сложных позиций отказывался, менял фигуры — он умел это делать и в молодости, но тогда не так охотно соглашался на ничью. Турнир он провел без единого поражения — феноменальное достижение!
Капабланка уже был экс-чемпионом мира (место на шахматном Олимпе он уступил Алехину), и это его травмировало. Отдельные партии он проводил с удивительным мастерством, но больше всего поражала меня его быстрая и точная оценка эндшпилей.
Во время турнира был эпизод, может быть, для меня не очень
Наконец подошел и последний тур. Мы с Флором наравне: я должен играть черными с Рабиновичем, Флор — с Алаторцевым.
Стук в дверь, и входит Николай Васильевич Крыленко.
— Что скажете, — спрашивает он, — если Рабинович вам проиграет?
— Если пойму, что мне дарят очко, то сам подставлю фигуру и тут же сдам партию...
Крыленко посмотрел на меня с явным дружелюбием:
— Но что же делать?
— Думаю, что Флор сам предложит обе партии закончить миром, предложил ведь он нечто подобное во время нашего матча. — Я хитро усмехнулся. — К тому же он может бояться, что Рабинович мне «сплавит» партию.
Тут же заходит С. Вайнштейн: Флор предлагает две ничьи. Крыленко просиял. Рабинович дал согласие, но Алаторцев уперся — решил играть на выигрыш. Посоветовались с Флором.
— Пусть играет, — сказал Флор, — будет ничья...
Началась игра. Несмотря на запрещение Крыленко, я первый предлагаю ничью.
Задача Флора была сложней, так как Алаторцев на деле попал в трудное положение, но честный Флор сделал ничью.
Итак, мы с Флором первые, Ласкер на пол-очка сзади — он в последнем туре блестяще выиграл у Пирца. Крыленко консультируется с двумя экс-чемпионами: как они отнесутся к тому, что Ботвиннику будет присвоено звание гроссмейстера? Капа и Ласкер — за. Я был против — заявил, что дело не в званиях.
Мои друзья — шахматисты ГУУЗа (Главное управление учебных заведений) Наркомтяжпрома ходатайствуют перед Григорием Константиновичем Орджоникидзе о награждении меня легковой автомашиной. Об этом узнают, кое-кто уговаривает Николая Васильевича воспрепятствовать этому, чтобы не портить Ботвинника: подумать только — и приз, и автомашина!
Крыленко колеблется, но все же звонит Орджоникидзе и объясняет, что деньги (приз) на автомашину у шахматной секции есть — не даст ли товарищ Серго разрешение на покупку автомобиля?
Орджоникидзе сразу разобрался в ситуации: «Товарищ Крыленко, у меня есть и автомашина, и деньги. Мы решим этот вопрос сами». В итоге я стал автолюбителем... Кроме того, Григорий Константинович
В начале 1936 года я написал Н. Крыленко письмо, где анализировал результаты международного турнира 1935 года и предложил провести в Москве новый турнир. Суть дела была в том, что в турнире 1935 года играли и сильные гроссмейстеры, и относительно слабые мастера; по итогам таких соревнований трудно судить о подлинной силе шахматистов. Иное дело турнир, где играют лишь сильные, а соревнование повторяется — это так называемые матч-турниры. Я и предложил пригласить в новое соревнование пять сильных зарубежных гроссмейстеров и отобрать пять лучших советских шахматистов, доказывал, что это будет настоящей проверкой сил и хорошей тренировкой.
Конечно, и здесь были возражения: легче отобрать 10—12 советских участников, нежели 5 — у каждого мастера есть свои болельщики. Однако Крыленко, как правило, не считался с эгоистическими интересами. Он послал меня на переговоры к Косареву — при поддержке Цекамола легче было получить разрешение на турнир (расходы предстояли немалые).
Александр Васильевич принял меня незамедлительно и после необходимых разъяснений заявил о своей безоговорочной поддержке. Разрешение правительства было получено.
В турнир были приглашены Ласкер, Капабланка, Флор, Лилиенталь и Элисказес; из советских — четверо молодых (Ботвинник, Рагозин, Рюмин и Кан), а также один из старшего поколения (Левенфиш).
К сожалению, турнир начали позже, чем предполагалось, в июне в Москве стояла сильная жара, и играть было трудно. Соревнование проходило в Колонном зале Дома Союзов, но — увы! — искусственного климата в зале тогда еще не было, а зрителей — более чем достаточно, дышать тяжело. По ночам тоже было жарко, я переутомился и впервые в жизни страдал от бессонницы. Вылечила от нее только война...
Но играть в шахматы надо. Больше чем год был оторван я от практической игры, но настроен был оптимистично; мы с Рагозиным отлично подготовились в санатории «Зачеренье» (под Ленинградом) и сыграли хорошие тренировочные партии.
В седьмом туре произошла катастрофа. Я получил против Капы выигранную позицию, на 28-м ходу мог получить подавляющий материальный перевес, но «влетел» в цейтнот, и Капабланка наказал меня по всем правилам шахматного искусства. Капа стал единоличным лидером; дальнейшая напряженная турнирная гонка так и не изменила дистанции между нами в одно очко (оба мы набрали по 8 из 11). Кубинец завоевал первый приз!
Следующий после поражения день был свободным. С горя пошел в МХАТ на «Женитьбу Фигаро». Андровская, Завадский и Прудкин играли с блеском. Покатываюсь со смеху, тревоги забыты. В антракте за спиной слышу мужской голос: «Перед тобой сидит Ботвинник». И в ответ: «Он же вчера проиграл, как он мог пойти в театр?» — удивляется какая-то школьница...
На сей раз советские участники сыграли лучше, чем в 1935 году — зарубежные участники не продемонстрировали очевидного перевеса, а испытание было серьезным. Цель соревнования была достигнута — появилась уверенность в силе советских мастеров, можно было с надеждой взирать в грядущее...