К нам осень не придёт

Шелкова Ксения

Дама постучала условным стуком, предварительно сверившись по записке, которая была при ней. Ей пришлось подождать, прежде чем изнутри послышался старушечий голос, спросивший, кто пришёл. Дама отозвалась — и ключ заскрипел в замке.

Небольшая тёмная комнатушка оказалась на удивление чистой. Маленькое оконце было плотно занавешено; стоял стол, стулья, два кресла с деревянными ручками, узкая койка. Дверь в другую комнату оказалась приоткрытой, там было тихо.

— Спит, — объяснила старушка в скромном, но чистом платье и тёплом платке, накинутом на плечи. Она показала на приоткрытую дверь. — Вот одно из

зелий, что я составляла, вроде бы как и на пользу пошло. Засыпает иногда.

— Вы зачем же в такие трущобы переехали? — поморщилась дама. — Неужто на прежнем месте больше никак было нельзя?

— Стало быть, нельзя, — спокойно ответила старушка. — И не гнал нас никто оттуда, сами ушли. Там, сама знаешь, и почище, и потише, и к тебе поближе. Да ему невмоготу сделалось.

Дама помолчала, затем достала из ридикюля пачку купюр, протянула старушке — но та денег не приняла, попросила: «А на поставец положи», и продолжила проворно вязать.

Дама продолжала стоять посреди комнаты, будто не решаясь присесть; её опасливый взгляд то и дело останавливался на приоткрытой двери.

— Ты не бойся, моя хорошая, присядь, я сразу услышу, коли просыпаться начнёт. Да и ничего он тебе не сделает. Цепочка крепкая, знакомый кузнец сработал на совесть, так-то.

Дама содрогнулась, упала в кресло и съёжилась, будто от холода.

— Мёрзнешь? А вот я самоварчик спрошу, — старуха заковыляла было к двери, но гостья схватила её за руку.

— Ох, Макаровна, не уходи, сделай милость! Я сама схожу… Не оставляй одну, боюсь я что-то!

— Ну-ну, — Макаровна погладила даму по голове. — Да разве же я не понимаю? Ох, жаль вас, сердешных… Не бойся, доченька, говорю же: цепи хороши, не порвёт.

Но на собеседницу этот довод, похоже, не совсем подействовал. Она высунулась из комнаты, велела девчонке подать самовар, дала ей монетку на баранки и отдельно — чтобы принесла пряников да варенья. Видно было, что ей до смерти не хотелось возвращаться обратно.

Когда же всё заказанное было принесено, и обе женщины принялись за чай, в соседней комнате раздался шорох. Гостья услышала первая и испуганно вскрикнула.

— Анисья Макаровна, что это? Просыпается?

Макаровна прислушалась, продолжая жевать пряник, и отрицательно покачала головой. В отличие от нервной дамы вся она была спокойна до умиротворения. Её маленькое, сморщенное личико с ясными бледно-голубыми глазами обрамляли совершенно белые волосы, убранные в гладкий узел. Это была одна их тех уютных, добрых старушек, что обычно помнятся всем любимыми нянюшками и бабушками с самого раннего детства. Такие старушки мастерски вяжут чулки, рассказывают сказки, поют колыбельные, лечат простуду и варят вкуснейшие малиновые варенья.

— Да успокойся, доченька, а то дрожишь вся. Проснётся как — я пойму.

— Неужели ты, Макаровна, ничуть его не опасаешься? — спросила дама.

— А вот нет. Он не злодей, не разбойник какой, а так… Несчастный человек, страдалец. Тех, кто безвинно страдает не бояться, а жалеть надобно. Лечить. Отмаливать.

— Я не думаю, что его можно вылечить, — дама вздохнула. — Чай, двадцать лет уж прошло, а всё только хуже. А молиться — мне батюшка когда ещё сказал, что за такое в храме молиться нельзя. Он, мол, бесовской силой одержим, он нечистого желает. Это, помнишь, Макаровна,

когда я батюшку, иерея-то привела к нему… Он с ним говорил, он тогда ещё мог говорить, как человек. Вот он и сказал батюшке, что ничего, окромя того, ему не надобно…

— Ну и ладно, батюшка своё сказал — и пусть его. А молиться надо. Это как же, за болезного-то не молиться? Нет, моя хорошая, ты не сомневайся — надо.

Слушая мягкий, спокойный голос Макаровны дама чуть успокоилась, налила им обеим ещё чаю. Как бы этот визит не тяготил её, она должна была выдержать всё до конца. Это был её тайный крест — и никто вместо неё не взял бы его на себя.

— Вы отчего же с прежнего-то места ушли? И кто переехать помогал — надёжный ли человек?

— Человек очень надёжный, из здешних, — начала с конца Макаровна. — Ночью и доехали, спящего сюда перенесли, приковали: сперва к кровати, после — кровать к полу прибили. Так вот и сохранили, до греха не довели. Ничего… Бог миловал: нас не видели, и сам он никого не видал.

Даму вновь передёрнуло — то ли от страха, то ли от отвращения.

— А отчего уехали: стал он там беспокойный, припадки участились, усилились. Вот и измучился, бедняга. Вроде голос тот, знакомый мерещиться ему стал. Голос он тот слышал, и я слышала — и он всё говорил: «Тот самый», спать-есть перестал, туда рвался. Ох, и изводился он, и я с ним извелась…

— Да как же такое возможно? — воскликнула дама. — Да ведь, сама знаешь, Макаровна, никак того не может быть! Послышалось ему, не иначе!

— Вот и я говорю, что послышалось. Но только оставаться там не было никакой возможности: ведь если голос он тот слышал, то как бы и цепи не порвал… Не может ведь страдалец наш над собою властвовать.

— Ох, Макаровна!… — воскликнула дама, судорожно прижимая руки к груди.

Однако Макаровна вдруг насторожилась, прижала палец к губам и, мягко выскользнув из кресла, заглянула в соседнюю комнату. Гостья перестала дышать, прислушиваясь. В соседней комнате что-то зашуршало, звякнули цепи.

— Проснулся? — громким шёпотом спросила дама.

Макаровна скрылась было в комнате, но тут же появилась снова. Она выглядела всё также спокойно.

— Проснулся. Ты иди, доченька, поздоровайся. А то нехорошо будет: он уж знает, что ты здесь.

Дама этому не удивилась: ей давно было известно, что тот, кто находился в соседней комнате, не нуждался, чтобы ему что-то сообщали. Об её приходе он узнавал сам — по запаху, звукам, каким-то ему одному ведомым признакам, точно животное. Поэтому она и старалась навещать Макаровну раным-рано — так хотя бы была надежда, что её визит пройдёт незаметным. Если бы было возможно, она приходила бы глубокой ночью, лишь бы не встречаться с тем, кто звенел сейчас цепью, просыпаясь.

— Подойди-подойди, моя хорошая, — Макаровна поманила её своей маленькой сухонькой ладошкой. — Не бойся ничего.

Дама призвала на помощь всё своё самообладание; за долгие годы она так и не смогла ко всему этому привыкнуть. Она встала и на дрожащих ногах двинулась к двери, ведущей в соседнюю комнату.

Это оказалась не комната, а скорее, каморка, без единого окна. Всю обстановку составляла массивная кровать, накрепко привинченная к полу, да небольшой столик на колёсиках — на него Макаровна поставила массивный шандал с двумя свечами.