К нам осень не придёт
Шрифт:
— Что это вы страсти какие рисуете, барышня!
— Отчего же? — рассеянно спросила Анна.
— Да ведь кто у путников гребень-то обычно просит? Нечисть проклятая! И хорошо, когда он с собою имеется, а если нет? Убьёт она путника, так-то!
— Кто она? — удивилась Анна. — Эта девочка? Да ведь она ребёнок совсем!
Люба ещё раз всмотрелась, пожала плечами.
— Ну, я их сама, слава те, Господи, не видала. А вот, пока в деревне жили, тётка про них рассказывала. Они их, мавок-то этих, ух, боялись — и россказней про них много знали! А как меня мать в город забрала, так я и позабыла почти всё… Помню вот про гребень, да что путников убивают, коли те разгневают
— А как же… — начала было Анна, но Любаша решительно прервала её:
— Нет, барышня, вы меня извиняйте, а только нету у нас больше времени! Надобно вам собираться скорее, не то граф мне голову снимет!
Люба устремилась в гардеробную; Анна же машинально взглянула в зеркало — её блестящие чёрные волосы были распущены и выглядели сейчас совсем как у той девочки на холсте.
* * *
Анна машинально подчинялась умелым рукам Любы. Она собиралась на приём по обязанности, как всегда, лишь потому что не было никакой возможности этого избежать. Светская жизнь ничуть не прельщала её; до замужества она выезжала, не желая огорчать папеньку и твёрдо зная, что для девицы её класса это единственная возможность явить себя если не миру, то возможным женихам. Притом же Анна, в отличие от Елены, вовсе не была болезненно застенчива — но ей было ужасно скучно. Скучны комплименты и танцы, лёгкий флирт и весёлые остроты, девичье щебетанье о кавалерах и нарядах. Правда, Анна всегда старалась быть любезной с теми, кто оказывал ей внимание или пытался подружиться: ей не хотелось никого обижать. Но самым большим удовольствием для неё оказывалось возвращение с бала домой, к своим картинам и наброскам.
Так было до замужества. Теперь же она возненавидела приёмы, обеды и вечера лютой ненавистью: там приходилось притворяться счастливою любящей супругой и матерью. И похоже, обречённая на это вечное притворство, она так и будет всегда деланно улыбаться, оборачиваться на ласковые оклики мужа и посылать ему фальшивые воздушные поцелуи… Вот если бы она могла оставаться дома, как Элен!
Сестра же, напротив, страстно желала сопровождать Владимира на светские торжества; с тем, что они с Анной не могли поменяться местами, Елена сперва пыталась смириться. Но чем дальше, тем больше Анна чувствовала, что Элен, похоже, сильно невзлюбила её. Это читалось во взглядах, которыми она встречала вернувшихся с бала Владимира и Анну, в весьма резких и уничижительных словах — когда Анна имела неосторожность пожаловаться на усталость от светских обязанностей.
И Анну всё это очень огорчало. Но, в самом деле, разве в её власти тут было что-либо изменить? Да даже если бы она умерла или просто исчезла, как маменька Алтын Азаматовна — Элен всё равно не могла бы стать супругой Левашёва, ибо по закону они являлись близкими родственниками. И ещё Анне было ужасно обидно сознавать, что сестра, возможно, мечтает об её смерти. В такие моменты на неё накатывала злость; она снова и снова задавала себе вопрос: не из-за того же самого ли маменька покинула их дом? Ведь Катерина Фёдоровна ненавидела Алтын точно так же, как сейчас сестра Елена, верно, ненавидит её, Анну — за украденное счастье. Как похоже! В одном только различие: отец, Алексей Петрович любил свою Алтын больше жизни, её же муж был не просто равнодушен — он её ненавидел…
* * *
Анна вздрогнула и отвлеклась от грустных мыслей: оказалось, карета уже подъехала и остановилась перед внушительным фасадом дома на Английской набережной. Мимо них промчался какой-то всадник, державшийся в седле гордо и уверенно. Он осадил коня, спрыгнул с седла, ловко и будто невесомо, хотя был высоким и статным человеком — затем его заслонили другие прибывшие
Анна поднималась по мраморной лестнице под руку с мужем, кивала, улыбалась знакомым и незнакомым… Дальше она шла через комнаты, по-прежнему глубоко погрузившись в свои размышления, машинально приседала в реверансах, говорила обязательные любезные слова, протягивала руку для поцелуя… Пока наконец не поняла, что перед ней стоит человек, высокий, широкоплечий, одетый хотя и богато, но вполне обыкновенно: тёмно-коричневый фрак с таким же коричневым бархатным воротником, длинный черный шарф с пестрыми узорами, жилет, вышитый шелком, с гранатовыми пуговицами, цепочка…
Она механически отмечала это всё, попутно удивляясь, что не может посмотреть ему в глаза: почему-то её собственным глазам было больно, хотелось зажмуриться, точно от солнца. Анна машинально подняла руку, чтобы заслонить лицо, и почувствовала, как крупная, сильная ладонь обхватила её кисть, и темноволосая голова склонилась над её рукой. Анна была значительно ниже ростом, чем стоящий перед ней незнакомец.
— Ах, простите, князь, — сияя улыбкой, говорил Владимир Левашёв. — Анюта, душенька, позволь представить тебе князя Полоцкого.
— Счастлив быть представленным вам, графиня, — ответил низкий, спокойный, уверенный голос.
Анна задрожала. Ноги у неё буквально подкосились — ведь сколько не мечтай, не представляй, не выдумывай себе — как только такая встреча происходит наяву, это случается совсем не тогда, когда ждёшь. И не так. Пусть она никогда не видела его лица, но забыть этот голос не смогла бы, даже если бы хотела!
— Вы… — залепетала она, по-прежнему не поднимая глаз, — вы… тот самый…
— О, нет, я, разумеется, не тот самый! — со смехом перебил её собеседник. — Я всего-навсего однофамилец того знаменитого рода, Полоцкий Вацлав Брониславович. Впрочем, обычно моё имя никто не запоминает.
Левашёв понимающе рассмеялся вместе с ним:
— Ужасно забавно получается! Наверное, моя супруга не первая, кто так сказал. Князь Полоцкий, это же такая романтика! Однако, князь, буду безмерно признателен, если вы немного развлечёте Анну Алексеевну: мне ещё надобно кое с кем поздороваться!
* * *
Зрело поразмыслив, Владимир начал свои хлопоты с того, что, через знакомых добился приглашения в салон блестящей и суровой графини Нессельроде, супруги управляющего иностранной коллегией. Попасть туда уже считалось редкостной удачей — а уж очаровать саму графиню, понравиться ей означало, что успех и будущее при дворе обеспечены.
Только вот умная, проницательная и холодная Мария Дмитриевна Нессельроде была не так проста, чтобы заинтересоваться им лишь за красивую внешность и бархатный голос — это Левашёв понял сразу. Когда они с Анной прибыли на Английскую набережную к графине Нессельроде и увидели в гостиной хозяйку, вокруг которой толпились гости, Владимир нутром почувствовал, что графиню тут побаиваются, что её слово для всех — закон. Когда его представили, он постарался держаться как можно скромнее, всем видом показывая, что ощущает себя в избранном обществе тяжело и стеснённо. Владимир подчёркнуто уступил место многочисленным поклонникам графини, тотчас стушевался и отошёл в сторону, приветствуя остальных гостей и беседуя со знакомыми. Потом он отделился от толпы и сделал вид, что глубоко задумался. Вскоре Мария Дмитриевна сама подозвала его к себе, и Левашёв понял, что не ошибся — она не любила, когда перед ней лебезили и нарочно пытались понравиться.