К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама
Шрифт:
Эта модель обнажена, например, в строке «Ну а в комнате белой, как прялка, стоит тишина» («Золотистого меда струя из бутылки текла…», 1917): соотнесение «прялки» с «тишиной» возникает благодаря буквализации глагола стоять из коллокации стоит тишина. По такой же логике сопоставлены «ресницы» и «окна» в строке «Как ресницы, на окнах опущены темные шторы» (это каламбурное сравнение обеспечено общим глаголом в коллокациях опускать ресницы и опускать шторы).
Другую группу образуют случаи, основанные на разных возможностях языковой игры со словами, из которых состоят идиомы и коллокации. Сюда входят примеры, построенные на омонимии или многозначности,
Так, в стихотворении «О, этот медленный, одышливый простор!..» (1937) строки «На берегах зубчатой Камы: / Я б удержал ее застенчивый рукав…» выделяют элемент выражения рукав реки в отдельное омонимичное слово (рукав реки оказывается рукавом, частью одежды, за которую можно «задержать» уходящего). Другой пример, в котором заметно внимание Мандельштама к составным элементам идиом, – строки «И жаркие ларцы у полночи в гареме / Смущают не к добру, смущают без добра» («Как светотени мученик Рембрандт…», 1937), где идиома не к добру служит основанием для языковой игры с многозначным словом добро, которое благодаря контексту встроено в высказывание дважды, в разных своих значениях.
В приведенных стихах можно увидеть обнажение приема, поскольку омоним стоит отдельно и сразу помещен в свойственный ему контекст. В большинстве случаев мы столкнемся лишь с мерцанием семантики элементов внутри идиомы.
Приведем примеры из двух групп в хронологическом порядке.
«Когда же <…> / И будет вышина легка / И крылья тишина расправит?» («Под грозовыми облаками…», 1910) – с учетом «птичьей» образности в стихотворении («Несется клекот вещих птиц», «Как ласточка перед грозою») идиома расправить крылья одновременно и воспринимается в своем переносном значении, и представляется буквально реализованной.
«И нету ни молитв, ни слов» («Когда укор колоколов», 1910) – выражение нет слов здесь разделено молитвами и поэтому практически не прочитывается как устойчивое словосочетание, хотя мы считаем, что здесь актуален и его идиоматический смысл (‘крайняя степень разных эмоций’).
«В нас вошла слепая радость – / И сердца отяжелели» («Вечер нежный. Сумрак важный…», 1910) – идиома с тяжелым сердцем здесь буквализуется по аналогии с такими устойчивыми выражениями, как ноги отяжелели или он за эти годы отяжелел (‘набрал вес’), то есть сердце становится тяжелым из-за вошедшей в него радости. При этом идиоматический смысл сохраняется: тяжесть от слепой радости все-таки воспринимается в метафорическом ключе – как описание душевной подавленности.
«И деревянной поступью монаха / Мощеный двор когда-то мерил ты» («Паденье – неизменный спутник страха…», 1912) – слово деревянный употреблено здесь, по всей видимости, в значении ‘скованный, неестественный’, но если принять во внимание тот факт, что монахи могли носить деревянные сандалии, и учесть указание на материальные свойства предметов («мощеный двор» и «камни» в предшествующей строфе), вперед выступает и буквальное значение слова, характеризующее дерево как материал.
«И, с тусклой планеты брошенный, / Подхватывай
«На босу ногу день пришел» («Футбол», 1913) – здесь происходит семантизация идиомы на босу ногу. Эта метафора отражает наступление дня (по всей видимости, обозначая его неодетое, утреннее состояние). Вместе с тем в последней строке этой строфы в стихотворение вводятся его главные герои: мальчики, играющие в футбол, про которых потом сказано: «Чуть-чуть неловки, мешковаты». Таким образом, метафора приобретает и буквальную трактовку – надеть обувь на босу ногу могли бы эти мальчики.
«Вполоборота обернется / Фортуны нашей колесо!» («Американ бар», 1913) – строка «Вполоборота обернется» описывает человека (стоять вполоборота – ‘обернувшись наполовину’), а именно, как следует из контекста, упомянутую в стихотворении «невозмутимую» продавщицу, в этот момент ставшую для посетителей бара Фортуной, определяющей их будущее счастье или несчастье. При этом на лексическом уровне несомненна связь слова колесо, элемента идиомы колесо фортуны, со словами оборот и оборачиваться (ср. частотное словосочетание оборот колеса). Так иносказательное обозначение позы продавщицы осложняется неожиданной буквализацией слова колесо.
«И с жадным вниманием смотрит мальчишка / В чудесного холода полный сундук» («„Мороженно!“ Солнце. Воздушный бисквит…», 1914) – эпитет жадный, выступая как часть идиоматического выражения жадное внимание, может читаться и в прямом значении, поскольку в стихотворении речь идет о том, как мальчик выбирает мороженое.
В «римском» стихотворении «Encyclica» (1914) вечный купол небес («Под вечным куполом небес») не может не соотноситься с образом купола собора Святого Петра, непосредственно в стихотворении не названным, но, возможно, подразумеваемым. Идиоматический купол из сочетания купол неба подкрепляется реальной хрестоматийной картинкой – видом вечного города.
Еще более очевидной кажется семантизация в стихотворении «Ода Бетховену» (1914), где известный факт жизни композитора – его глухота – упомянут уже в первой строфе («И в темной комнате глухого / Бетховена горит огонь»). Это «внешнее» биографическое знание о Бетховене отыгрывается в строке «С каким глухим негодованьем»: эпитет глухой можно было бы воспринять в переносном смысле, поскольку словосочетание глухое негодованье образовано по аналогии с выражением глухое недовольство. Однако прилагательное глухой под влиянием контекста становится двусмысленным и отсылает к уже названной глухоте Бетховена.