К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама

Файнберг Вероника

Похожий случай – в стихотворении «Ариост» («В Европе холодно…», 1935), где в строках «От ведьмы и судьи таких сынов рожала / Феррара черствая и на цепи держала» выражение держать на цепи в дословном значении ассоциативно может напоминать факт из биографии Т. Тассо (возможно, спутанного с Ариосто) – в состоянии безумия он был посажен на цепь.

«Как журавлиный клин в чужие рубежи» («Бессонница. Гомер. Тугие паруса…», 1915). В словосочетании журавлиный клин слово клин – в контексте похода на Трою – приобретает военную семантику (ср. построение клином и т. п.) 26 . Точно так же и выражение чужие рубежи колеблется между военным и «гражданским» (‘другие страны’) значением.

26

Добавим,

что из-за эллипсиса глагола слово клин здесь может ассоциативно встраиваться в конструкцию вогнать/вбить клин во что-либо.

«И море черное, витийствуя, шумит» («Бессонница. Гомер. Тугие паруса…», 1915). В словосочетании море черное проявляется и десемантизированный топоним Черное море, и контекстуальная семантика ночной темноты [Сурат 2009: 241].

«Смерть охладит мой пыл из чистого фиала» («– Как этих покрывал и этого убора…», 1915) – идиома охладить пыл сохраняет в контексте стихотворения и сюжета «Федры» свое идиоматическое значение, но в приведенной строке получает и буквальное обрамление: «охлаждаться» пыл будет конкретным образом, с помощью яда, выпитого из чистого фиала (так «освежаются» прохладительными напитками).

В том же стихотворении («– Как этих покрывал и этого убора…», 1915) обыгрывается лексический состав идиомы среди бела дня: «Черным пламенем 27 Федра горит / Среди белого дня». Составной элемент идиомы, прилагательное белый, оказывается в контрастной позиции по отношению к черному пламени и тем самым выделяется из фразеологизма, получает свою собственную роль в построении образа (обратим внимание на способствующую этому модификацию – вместо оригинальной для выражения формы прилагательного бел использовано полное прилагательное белый).

27

Отметим с осторожностью сходство формулировки «черным пламенем Федра горит» с идиомой «гореть синим пламенем», возможно тоже дополняющей смысл строки.

То же выражение подвергается смысловой обработке уже другого характера в стихотворении 1917 года: «И среди бела дня останусь я в ночи» («Кто знает, может быть, не хватит мне свечи…») – здесь благодаря парадоксальному соотнесению белого дня и ночи (очевидно, ‘темной’, ‘черной’) переосмысляются и будто обновляются семантика и лексический состав идиомы.

В «Соломинке, II» (1916), в строке «Двенадцать месяцев поют о смертном часе», слово час из фразеологизма смертный час воспринимается особо во взаимодействии с «двенадцатью месяцами»: год поет о часе. Другая строка – «Вкушает медленный томительный покой» – видимо, основывается на мерцающей семантике идиомы вкушать покой: либо ‘наслаждаться покоем’, либо, по аналогии с пушкинским вкушать мир, ‘быть мертвым’. Финальная же строка этого стихотворения – «Убита жалостью и не вернется вновь» – обыгрывает выражение быть убитым каким-либо чувством, например он убит горем. Здесь фразеологическая семантика тоже мерцает, допуская буквализацию, поскольку речь идет то ли о настоящей смерти, то ли о сне.

«И на заре какой-то новой жизни <…> Зачем петух, глашатай новой жизни, / На городской стене крылами бьет?» («Tristia», 1918) – в связи с наступлением нового дня идиома на заре буквализуется (сохраняя свое фразеологическое значение в контексте дантовской новой жизни).

Стихотворение «Прославим, братья, сумерки свободы…» (1918) наполнено аудиальными образами («В ком сердце есть – тот должен слышать, время…», «…вся стихия / Щебечет, движется, живет», «Скрипучий поворот

руля»), поэтому в строках «Восходишь ты в глухие годы – / О, солнце, судия, народ» эпитет глухой из коллокации глухие годы обнаруживает и буквальную семантику (‘неслышащие’), противопоставляющую эти годы новому, «звучащему» времени.

В конце стихотворения переосмысляется идиома земля плывет под ногами: «Земля плывет. Мужайтесь, мужи. / Как плугом, океан деля». Укороченная, она воспринимается буквально (плывущие смотрят на сушу, и им кажется, что она движется), хотя очевидно, что такое сочетание слов обусловлено именно названной идиомой и подпитывается ее семантикой.

«На все лады, оплаканное всеми, / С утра до ночи „яблочко“ поется» («Феодосия», 1919–1922) – поскольку идиома на все лады относится здесь к реальному пению, подключается и музыкальный смысл слова лад (‘строй произведения, сочетание звуков и созвучий’) 28 .

28

В другом стихотворении этого года – «Сестры – тяжесть и нежность…» – С. Золян и М. Лотман видят актуализацию семантики ‘света’ в строке «У меня остается одна забота на свете…». По предположению исследователей, контекст снимает здесь фразеологичность выражения на свете [Золян, Лотман 2012: 66].

«Исчезнешь в нем – и Бог с тобой» («Вернись в смесительное лоно…», 1920). Разговорное выражение Бог с тобой в контексте, апеллирующем к Ветхому Завету, читается и как устойчивое ироничное благословение, и на буквальном уровне.

«Но хлынула к лестницам кровь и на приступ пошла» («За то, что я руки твои не сумел удержать…», 1920) – кровь, с которой в языке связаны глаголы хлынуть и пойти, в стихотворении уподобляется подразумеваемой армии (идти на приступ, хлынуть к стенам и т. п.) в силу общей глагольной сочетаемости.

«И мысль бесплотная в чертог теней вернется» («Я слово позабыл, что я хотел сказать…», 1920) – слово бесплотная здесь, по всей видимости, нужно понимать в двух планах. В соответствии с контекстом и концептуальной метафорикой, мысль, подобно тени, не имеет плоти. Одновременно бесплотная мысль обладает идиоматическим значением ‘отвлеченная, невоплотимая’, которое сближается с семантикой выражения бесплодная мысль.

В первой строке стихотворения «Когда городская выходит на стогны луна…» (1920) антропоморфизированная луна оказывается способной выйти на площадь, поскольку ей свойственно выходить (или всходить) на небо.

В стихе «Скрипичный строй в смятеньи и слезах» («Концерт на вокзале», 1921, <1923?>) мерцающей кажется семантика слова строй: оно то ли связано с поэтическим описанием музыки, то ли характеризует ряд метонимически обозначенных скрипачей (тогда смятенье и слезы можно понять буквально).

«И сохранилось свыше меры / В прохладных житницах, в глубоких закромах / Зерно глубокой, полной веры» («Люблю под сводами седыя тишины…», 1921). Идиома зерно чего-либо (‘частица чего-то большего’) получает прямое значение благодаря образу житниц, сохраняя при этом значение фразеологическое и форму единственного числа.

«Где ты для выи желанней ярмо найдешь?» («С розовой пеной усталости у мягких губ…», 1922) – идиоматическое выражение вешать себе ярмо (хомут) на шею здесь поэтически модифицируется (шея – > выя) и встраивается в контекст буквально: бык везет на своей шее Европу. Еще более интенсивным становится взаимодействие стихотворения с идиомой, если учитывать, что часто это выражение употребляется в отношении брака.