Кабинет фей
Шрифт:
— Опереться на вашу руку! — воскликнула она заносчиво. — Что, разве я уж так слаба и нуждаюсь в клюке для старух?
Тот предпочел промолчать, хорошо зная ее сварливый нрав.
Впрочем, обида баронессы продлилась недолго; заметив, с каким необычайным удивлением обе гостьи разглядывали новоявленного мавра, так что едва не затолкали его хозяйку, она промолвила:
— Сдается мне, сударыни, вы ошеломлены увиденным?
— Да, — призналась госпожа дю Руэ, — такого мавра мы и в Париже еще не встречали.
— Ах, скажите на милость! Все Париж да Париж! — воскликнула баронесса. — Послушать вас, так на все, что не оттуда, и смотреть-то нечего.
— Но согласитесь же, — продолжала госпожа де Люр, — что этот мальчик окрашен самой необычной на свете краской.
— Скажу
Госпожа дю Руэ отнесла эту злую шутку на свой счет и в долгу не осталась. Барон, человек весьма учтивый, огорчился, что уже во время первого визига стороны обменялись колкостями. Он постарался исправить положение, умело расточая комплименты, не замедлившие весьма положительно сказаться на настроении дам, слушавших с явным удовольствием, и заодно смягчить неловкость от язвительных замечаний баронессы. Она же воспользовалась каким-то предлогом, чтобы сразу после ужина удалиться в свою комнату, где якобы забыла коробочку с мушками и табакерку. Так как разговор касался самых различных вещей, то незаметно перешли к Дандинардьеру. Приор с удовольствием поведал собравшимся о том, что с тем произошло за последние несколько дней, о его ссорах с соседом и мэтром Робером, его решимости стать Дон-Кихотом, но при этом не переусердствовать с отвагой, и не забыл Алена, упомянув о его бесхитростной наивности.
Две вновь прибывшие дамы изъявили большое желание свести столь занимательное знакомство.
— Нет ничего проще, — ответил барон, — только и нужно-то всего подняться к нему наверх.
— Ему вполне достанет здоровья и сил, чтобы спуститься к нам, — вмешался виконт, — хотя приключение с кроватью и навредило ему: он, пока лежал под нею, весь исцарапался.
— О прелестная кузина! — воскликнула госпожа дю Руэ. — Какой он забавный, я бы одолела дорогу от Парижа до Рима, лишь бы отыскать нечто подобное; никак нельзя упускать такой прекрасной возможности немного развлечься.
Приор решил сходить к Дандинардьеру и предупредить его о предстоящем визиге: ведь кавалер должен быть во всеоружии.
— Как, сударь, — удивилась вдова, — разве, чтобы нас принять, он нуждается в оружии? Он поднимет руку на таких чаровниц, как мы?
— О нет, — успокоил их тот, — такого у него и в мыслях нет; вы еще никогда не встречали странствующего рыцаря учтивее, чем он.
И приор, не мешкая, отправился наверх, чтобы объявить Дандинардьеру о том, какие обольстительные дамы собираются нанести ему визит.
— И главное, — сказал он, — не попрекайте их нормандским выговором, ведь они как-никак из Парижа [381] , а в этом городе достаточно прожить всего один день, чтобы привязаться к нему на всю жизнь. Да что там, вы и сами это знаете лучше всех нас.
— О! — воскликнул Дандинардьер. — Я-то коренной парижанин, тут нельзя сравнивать.
— Но именно это обстоятельство, сударь, и делает вас безупречным, превращая в само совершенство, — с жаром воскликнул приор, — ибо вы с молоком матери впитали все необходимые достоинства: дух светской учтивости, образованность, изящество манер и науку обольщения.
381
— И главное, — сказал он, — не попрекайте их нормандским выговором, ведь они как-никак из Парижа… — Гостьи барона де Сен-Тома — очевидно, родом из Нормандии, но перебрались в Париж, как это часто делали в то время состоятельные провинциалы (в XVI–XVII вв. завершается государственная централизация Франции). Поэтому и в самом Париже часто слышались провинциальные выговоры, становившиеся предметом насмешек. Именно поэтому сам Дандинардьер кичится своим парижским происхождением.
— Вы не поверите, — живо подхватил мещанин, — но это чистая правда. Мне, бывает, и самому кажется, что я рассуждаю о
— Я вас понимаю, — ответил приор, — значит, тем более страстно желаете вы познакомиться с этими дамами, раз они из Парижа; сейчас приведу их сюда.
— Помилуйте, сударь, — воскликнул коротыш Дандинардьер, — хорошо же я буду выглядеть, лежа в кровати и совсем неприбранный; мне, право же, неловко, я ничего не успел сделать, все думал о книгах, о своих болячках, словом, позвольте мне вывернуть сорочку наизнанку или одолжите свою.
— Думаю, вам было бы неплохо еще и вооружиться, — лукаво заметил приор, — это непременное условие для кавалера, лежащего в постели, — и дамам понравится, да и будет потом чем похвалиться. И учтите, сей пол, застенчивый и слишком осторожный, боготворит героев и уважает их за высокие заслуги.
— Эй, Ален, живей неси оружие, неси-ка сюда мое оружие! — крикнул тот слуге.
— Чего вам подать-то? Чурбан, что ли? — ответил Ален.
— Да, дуралей, тюрбан и все остальное, да смотри броню не забудь.
— Ах, сударь, — сказал Ален, — довольно вам уже себя калечить: то кровать вас поцарапала, то сейчас еще напялите такое отрепье, и тогда уж…
— Молчи, презренный! — ответил мещанин. — Ты сам-то лишь репей горазд приносить с Марсова поля! Вот ведь неслыханное дело — называть отрепьем боевые доспехи, в которых я так похож на римского диктатора! Да как язык повернулся сболтнуть такую нелепость!
— Ах, сударь, ради бога! — вступился за слугу приор. — Ваш язык чересчур богат, а нас ведь ждут дамы.
— Что же у вас за уши такие? — вознегодовал Дандинардьер. — Ничего не оскорбляет вашего слуха, даже дурацкие речи моего слуги не оглушают вас как набат. А вот я, признаться, не выношу, когда говорят невпопад, коверкая слова; хоть на трон меня ведите — но если вы при этом выражаетесь косноязычно, делая грубые ошибки, то я бы сильно заупрямился, только бы не идти к славе таким путем.
— Французский язык служит вам верой и правдой, — сказал приор, улыбнувшись, — надеюсь, вы не останетесь перед ним в долгу, — а кстати (только это между нами), мне известно, что в среде ученых предпринимаются попытки описать вашу жизнь.
— Ах, сударь, что я слышу? — воскликнул Дандинардьер, окрыленный такой радостной новостью. — Повторите же еще раз! Не могу поверить. Ведь кроме званых обедов я ничего не сделал для этих господ. Конечно, у меня не раз бывали Гомер, Геродот, Плутарх, Сенека, Вуатюр, Корнель и даже Арлекин [382] . Они смешили меня до колик в животе, и я считал знаком особого расположения то, что они приходили ко мне запросто, без предупреждения. Будь я в отлучке, в боевом ли строю или на приеме в Версале, — мой метрдотель получал распоряжение подать к столу все самое изысканное, как если бы я присутствовал там лично. И ни капли хвастовства, заметьте, да и пристало ли мне этим бахвалиться? Неужели они помнят о столь мимолетном выражении дружеских чувств с моей стороны? — продолжал он. — Все это время я наслаждался их обществом, честно говоря, незаслуженно, а посему сомнительно, чтобы они помнили о каком-то сельском философе вроде меня.
382
Гомер, Геродот, Плутарх, Сенека, Вуатюр, Корнель и даже Арлекин. — В своем комичном бахвальстве необразованного человека Дандинардьер объединяет «древних» (то есть величайших классиков античности) и «новых» (Вуатюр и Корнель), а также Арлекина, маску итальянской комедии дель арте (ит. commedia dell’arte, комедия масок), популярной во Франции с 70-х годов XVI в. Венсан Вуатюр (1597–1648) — поэт, литератор, лингвист, участник салона маркизы де Рамбуйе (носивший в салоне имя Валер), видный деятель прециозной культуры. Пьер Корнель (1606–1684) — великий французский трагик из лагеря «новых»; см. примеч. 5 к «Зеленому Змею».