Каирская трилогия

Махфуз Нагиб

Амина подняла голову и посмотрела на Хадиджу с предупреждением и упрёком, пока та не улыбнулась и не потупила стыдливо глаза. А Халиль Шаукат с нежной гордостью сказал:

— Таков уж нрав семейства Шаукат — это же нрав султанов. Не так ли?!

Хадиджа рассмеялась, чтобы смягчить воздействие от своих слов, и многозначительным тоном сказала:

— К сожалению, господин Халиль, ваша мать не переняла этот султанский нрав!

Амина поспешила перебить её, ибо терпение её было исчерпано:

— Нет ни одной женщины, подобной твоей свекрови. Это благородная дама в полном смысле этого слова!!

Ибрахим наклонил голову налево, пристально глядя на жену, и его выпуклые глаза сверкнули, и победоносно вздохнув, он сказал:

— Этому есть свидетель из

её собственной семьи, да почтит Аллах мою тёщу…, - затем он обратился ко всем. — Моя мать — благородная дама, и в таком возрасте ей требуется уход и ласка, а жене моей ничего не известно о ласке…

Хадиджа тут же кинулась защищать себя:

— Я беспричинно не сержусь, и гнев никогда не был в моём характере. Вот мои родные — спроси их обо всём, что захочешь!

Наступила тишина. Её родные не знали, что сказать, пока у Камаля не вырвался смешок, привлёкший к себе всеобщие взгляды. Он не выдержал и сказал:

— Сестрица Хадиджа — самая сердитая из всех кротких людей, которых я знал!

Ясин отважился и сказал:

— Или самая кроткая из всех сердитых. Это знает только Аллах…

Хадиджа ждала, пока не утихнет буря смеха, последовавшая за тем, кивнула Камалю и с сожалением покачала головой:

— Меня предал тот, кого я держала на коленях даже чаще, чем Ахмада и Абдуль Мунима.

Камаль, как бы оправдываясь, сказал:

— Не думаю, что я раскрыл тайну…

Амина быстро заняла другую позицию, встав на защиту Хадиджи, которая оказалась в таком положении, которому не позавидуешь, и с улыбкой сказала:

— Только Всемогущий Господь совершенен…

Подражая ей в учтивости, Ибрахим Шаукат произнёс:

— Вы правы, у моей жены есть достоинства, которыми нельзя пренебрегать. Проклятие Аллаха на гневе, который поражает в первую очередь того, кто сам гневается. Нет в мире ничего, заслуживающего гнева, по-моему!

Хадиджа засмеялась и сказала:

— Какой ты везучий!.. Поэтому с течением времени ты не изменишься, — и я тебе не завидую!

На лице Амины впервые показалось серьёзное негодование, и она с упрёком сказала:

— Да сохранит Господь наш его молодость и молодость таких, как он!

Ибрахим рассмеялся, и не скрывая радости от слов тёщи, сказал:

— Молодость?!

Ему ответил Халиль Шаукат, хотя и обращался он к Амине:

— А в семействе Шаукат и сорок девять лет считается молодостью!..

Амина с опаской продолжала:

— Сынок, не говорите так. Давайте закончим этот разговор…

Хадиджа улыбнулась, заметив опасения матери, так как знала, какие причины стояли за ними: явная похвала здоровью в этом старом доме была откровенно порицаема, ибо игнорировала сглаз и присущее ему зло. И даже сама она, Хадиджа, никогда бы не упомянула о хорошем здоровье мужа, если бы не провела последние шесть лет жизни среди семьи Шаукат, где многие обычаи просто не соблюдались — вроде опаски перед завистью и глубокой верой в сглаз, — и смеялись без всякого страха над многими вещами, вроде поведения джиннов, смертей, болезней, — к которым в её родном доме относились со страхом и осторожностью. Но вместе со всем этим связь между супругами была крепче, чем казалась на первый взгляд, и ни слово, ни дело не угрожало ей. Они были успешной парой, и оба в глубине души своей чувствовали, что не могут обойтись друг без друга, несмотря на разные недостатки. Когда однажды Ибрахим заболел, это дало возможность Хадидже раскрыть ему всю скрытую любовь и преданность, которую она питала в глубине души. Да! Ссоры между ними не утихали, по крайней мере, начинались они с её стороны, и причиной их была не только его мать. Несмотря на дипломатию мужа и его хладнокровие, она без устали находила в нём всё новые причины для критики. Например, его желание поспать, домоседство без всяких занятий, высокомерное отношение к самой мысли о том, чтобы найти работу в жизни, пустая бесконечная болтовня, игнорирование им происходящих между ней и его матерью споров и ссор… По прошествии многих дней — по выражению Аиши — все её слова будут сводиться к сомнениям и жалящим замечаниям — и несмотря

на это, а может, и благодаря этому, кто знает?! — сам спор иногда выполнял функцию острого перца, возбуждающего аппетит к еде. Их чувства оставались крепкими и сильными, не затронутыми даже явными разногласиями, как будто морские глубокие течения, что не меняют своё направление из-за наклонов и сокращений поверхности. Но муж не мог ценить по-настоящему её труд, даже увидев его в начищенном до блеска доме, вкусных блюдах, чистой одежде и аккуратности детей… Он в шутку говорил ей: «На самом деле, ты — моя находка, цыганочка!» Несмотря на мнение его матери по поводу хлопот Хадиджи, она открыто, не колеблясь, во время многочисленных споров с ней язвительно заявляла: «Это добродетель служанки, а не госпожи». Хадиджа тут же бросала ей: «Вы — из тех людей, которые только тем и занимаются, что едят и пьют, а настоящий хозяин дома вам прислуживает». Старуха продолжала издеваться над ней: «Тебе это внушили в твоём доме, чтобы скрыть, что ты годишься только для того, чтобы прислуживать!» Хадиджа закричала тогда: «Я знаю, почему вы так разгневаны на меня, знаю с тех пор, как вы перестали считаться со мной в моём доме». Старуха воскликнула в ответ: «Господь мой, я свидетельствую: господин Ахмад Абд Аль-Джавад — хороший человек, но он породил шайтана в юбке. Я заслужила, чтобы меня ударили туфлей за то, что я предпочла тебя в жёны моему сыну». На это Хадиджа пробормотала: «Вы заслужили, чтобы вас ударили туфлей… В этом я с вами спорить не буду».

Ясин посмотрел на Аишу, и улыбаясь, злорадно сказал:

— До чего же ты счастливая, Аиша. У тебя такие хорошие отношения со всеми сторонами!..

Хадиджа догадалась, на кого он намекает, и дёрнув плечами, принимая безразличный вид, сказала:

— Сплетник пытается посеять семена злословия между сёстрами!

— Я?!.. Да не приведи Господь. Он видит, насколько добры мои намерения!

Она с сожалением покачала головой:

— И дня не было, чтобы у него было добрых намерений!

Халиль Шаукат, комментируя слова Ясина, сказал:

— Мы живём в мире, и наш девиз — «Живи сам и дай жить другому»!

Хадиджа засмеялась так, что показались её мелкие блестящие зубы, и не без насмешки сказала:

— Дом господина Халиля — весёлый дом, он по-прежнему играет на лютне, а его жена слушает его или смотрится на себя в зеркало или разговаривает то с этой, то с той подружкой через окно или балкон, а Наима, Усман и Мухаммад играют со стульями и подушками, даже Абдуль Муним и Ахмад, если им надоедает мой контроль, сбегают в квартиру своей тёти и присоединяются к команде разрушителей..!

Аиша с улыбкой спросила:

— И это всё, что ты видишь в нашем счастливом доме?

Хадиджа тем же тоном сказала:

— Или ты поёшь, а Наима танцует…!

Аиша хвастливо заметила:

— Мне достаточно и того, что меня любят все соседки, как и моя свекровь…

— Я не могу представить себе, что раскрою то, что лежит у меня на душе, одной из этих болтушек или твоей свекрови. А любит — только тот, кто ей льстит и кланяется…

— Нам следует любить других людей, до чего же я счастлива, что люди нас тоже любят. На самом деле, у сердца к сердцу есть свой путь. Все соседки тебя боятся и неоднократно мне говорили: «Твоя сестра к нам нерадушна и беспрестанно выискивает у нас недостатки!..» — тут она обратилась со смехом к матери… — Она по-прежнему даёт людям комичные прозвища и мы дома рассказываем о них анекдоты. А Абдуль Муним и Ахмад их запоминают наизусть и затем повторяют в квартале среди мальчишек, и так они распространяются!..

Амина снова беззвучно засмеялась. Хадиджа тоже засмеялась с некоторым смущением, как будто на неё накатились воспоминания о каких-то неловких ситуациях. А Халиль принялся без всякого страха, с восторгом рассказывать:

— В общем, мы представляем собой маленький оркестр: в нём есть и лютнист, и певица, и даже танцовщица! По правде говоря, нам по-прежнему не хватает хора и подпевал, но я возлагаю светлые надежды на детей, всё дело только во времени!

Ибрахим Шаукат, обращаясь к Амине, сказал: