Каирская трилогия

Махфуз Нагиб

— Завтра они отправляются в Брюссель. Они уедут в Европу раньше меня, но и моё пребывание здесь не будет долгим. Я тоже вскоре буду развлекаться, путешествуя между Брюсселем и Парижем…

«А ты будешь путешествовать между Ан-Нахасин и Аль-Гурийей, без возлюбленной и без друга. Эту награду получает тот, кто глядит на небеса. Твой взгляд в смятении будет бродить по всем закоулкам города, но глазам твоим никогда не оправиться от мук страсти. Наполни сейчас свои лёгкие этим воздухом, насыщенным её дыханием. Завтра ты будешь оплакивать себя самого».

— Мне кажется, что я как-нибудь тоже присоединюсь к вам…

Хусейн и Исмаил спросили одновременно:

— Как это?

«Пусть твоя ложь будет такой же огромной, как и твоя боль…»

— Отец согласился, что после завершения учёбы я отправлюсь в путешествие за свой собственный

счёт со студенческой группой…

Хусейн радостно воскликнул:

— Хоть бы эта мечта сбылась!

Исмаил засмеялся:

— Боюсь оказаться совсем один через несколько лет!

Инструменты оркестра зазвучали воедино в одном стремительном потоке, что демонстрировало силу и манёвренность каждого из них, словно все вместе участвовали в жестокой гонке, цель которой находилась в поле зрения и пределах досягаемости. Музыка достигла своего апогея, той точки, которая объявляет о приближении конца. Разум Камаля был увлечён пламенной мелодией, несмотря на поглощённость горем, и он погнался за ней, пока у него не спёрло дыхание и не затрепетало сердце. Вскоре он почувствовал, как волна нежности захлестнула его вместе с пьянящим великодушием, превратив грусть в слёзный экстаз. По окончании концерта он глубоко вздохнул, ибо отголоски мелодии мощно отдавались в его душе. Ему казалось, что он спрашивает сам себя: разве не могут его разгорячённые чувства достичь своего апогея и погаснуть навсегда, так же, как и музыка? Разве нельзя, чтобы у любви был — как и у этой мелодии, и у всего на свете — свой конец?! Он вспомнил своё вялое состояние, которое изредка бывало у него, когда в памяти не оставалось ничего от Аиды, кроме её имени. Помнит ли он эти моменты? В такие минуты он в недоумении качал головой и задавался вопросом: правда ли, что всё закончилось? Но либо его воображение по-прежнему не утихало, либо закрадывалась какая-нибудь мысль или приходил на ум образ, и он пробуждался от своей дрёмы и бросался в море страсти, где утопал, закованный в кандалы. «Если ты испытаешь один из таких моментов, попытайся уцепиться за него изо всех сил, и не дай ему ускользнуть, пока не излечишься. Да, попытайся уничтожить бессмертие любви».

Тут Хусейн Шаддад улыбнулся и сказал:

— Торжество началось с чтения суры из Корана на счастье!

«Коран?! До чего мило! Даже хорошенькая парижанка не может вступить в брак без муллы и Корана! Так её замужество будет ассоциироваться в твоей памяти с Кораном и шампанским!»

— Расскажи нам о порядке проведения торжества.

Указав рукой в сторону дома, Хусейн сказал:

— В ближайшее время заключат брачный договор, а через час всех позовут к праздничному столу, затем всё закончится. Этой ночью Аида будет спать в нашем доме в последний раз, а утром отправится в Александрию, где послезавтра сядет на пароход в Европу…

«Ты будешь лишён многих образов, которые и правда достойны быть запечатлёнными в твоей памяти, чтобы прибавить тебе боли, вроде возможности увидеть её прекрасное имя в шариатском свидетельстве о браке, её лицо, с нетерпением ожидающее объявления сей счастливой новости, улыбку на губах, с которой она воспримет это радостное известие, а затем образ новобрачных, которые встретятся друг с другом. Но даже твоя боль нуждается в подпитке…»

— А брачный контракт будет читать мулла?!

— Естественно!..

Так ответил ему Хусейн, а Исмаил громко захохотал и сказал:

— Нет, священник!

«До чего глупый вопрос!.. Спроси ещё, проведут ли они ночь вместе! Разве не прискорбно, что прогрессу твоей жизни помешает такой незначительный человек, вроде этого муллы?.. Однако презренный червь пожирает в могиле самых великих из людей. Каковы будут твои собственные похороны, когда тебе придёт конец? Будет ли это впечатляющим зрелищем, которое заполнит всю улицу, или небольшим собранием, что сразу разойдётся?…»

Дом вдруг заполнила тишина. Повсюду был один лишь свет без радостных трелей, и Камаль почувствовал страх, сжимающий сердце.

«Сейчас, где-то в доме, в этой комнате или той всё и происходит».

Тут же послышались долгие восторженные крики и оглушительный шум, оживившие его старые воспоминания. То были радостные крики, подобные тем, которые он слышал раньше, и совсем не парижские. За ним последовали другие крики, похожие на вой сирены. До чего этот особняк походил сегодня вечером на любой другой из каирских домов! Сердце его пульсировало в

такт этим крикам, пока ему не стало трудно дышать. Затем он услышал поздравления Исмаила, и тоже в свою очередь принёс поздравления. Ему так бы хотелось сейчас остаться одному, но он утешил себя мыслью, что отныне он будет один дни и ночи, и пообещал своей боли безграничную подпитку.

Оркестр заиграл одну партию, которая была отлично известна Камалю: «Прости, госпожа ангелов», и он призвал на помощь свою колоссальную выносливость ради того, чтобы терпеливо перенести это, хотя каждая капля его крови билась в венах, возвещая о том, что всё кончено. Более того, кончилась сама история. На самом деле кончилась жизнь. Мечты, что были превыше жизни, увидели свой конец. Он столкнулся ни с чем иным, как со скалой, усеянной шипами. Хусейн задумчиво сказал:

— Одно слово и радостный крик, и один из нас вступает в новый мир. Когда-нибудь все мы это изведаем на себе…

Исмаил Латиф возразил:

— Я буду откладывать этот день настолько долго, насколько можно…

«Все мы?! Или небеса, или ничего!»

— Я никогда не подчинюсь этому…

Оба его друга, казалось, не проявили интереса к его словам, или не придали им значения. Исмаил заговорил:

— Я не женюсь до тех пор, пока не буду уверен, что брак это необходимость, которой не избежать…

Тут подошёл слуга-нубиец с напитками, а за ним ещё один с подносом, на котором были шкатулочки с роскошными сладостями. Шкатулки были сделаны из хрусталя на четырёх позолоченных ножках. Тёмно-синее стекло было украшено серебряным орнаментом, каждая шкатулка была повязана зелёной шёлковой лентой. На карточке в виде полу-месяца, прикреплённой к каждой шкатулке, были две буквы-инициалы новобрачных: А и Х. Беря в руки шкатулку, Камаль ощутил облегчение, возможно, первое за весь этот день. Эта великолепная шкатулка обещала ему, что его возлюбленная покинет его, но от неё останется след, такой же вечный, как и любовь к ней, и этот след останется для него единственным на земле символом удивительного прошлого и счастливой мечты, небесного очарования и ужасного разочарования, пока он жив. Затем его охватило чувство, что он жертва отвратительного нападения, заговора, сплетённого против него судьбой, законами наследования, классовой системой, Аидой и Хасаном Салимом, а также скрытой таинственной силой, которую он не хотел называть… Он казался себе несчастным, одиноко стоящим перед всеми этими силами, ополчившимися против него; его рана кровоточила, и не было никого, чтобы перевязать её. Его единственным отпором этому нападению был подавленный бунт, который он не мог провозгласить в открытую. Обстоятельства вынуждали его делать радостный вид, словно он поздравлял эти тиранические силы за их расправу над ним и устранение его из рядов счастливых людей. Он затаил бессмертную злобу против всех них, оставив на будущее вопрос о её точном определении и направлении. Да, он чувствовал, что больше не будет воспринимать легко жизнь после этих решающих радостных криков, разделивших её надвое, или будет доволен ею в скором времени, или хотя бы будет относиться к ней снисходительно. Путь его отныне будет тяжёлым, извилистым, полным боли, унижений и страданий. Однако он не думал о том, чтобы отступить в этой борьбе, отказываясь от перемирия. Он предостерегал и грозился, но выбор соперника, с которыми ему придётся сражаться, а также выбор оружия предоставил самой судьбе.

Хусейн Шаддад, глотая фруктовый пунш, сказал:

— Не заявляй о своём бунте против брака. Я уверен — если тебе предоставится шанс поехать за границу, как ты говоришь, — ты найдёшь себе жену, которая тебе понравится…

«Да ты вроде бы и здесь не нашёл ту, которая тебе нравится. Ищи себе другую родину, где представительницы женского пола не обижаются на аномально большую голову и огромный нос. Либо небеса, либо смерть».

Кивнув головой, словно подтверждая своё согласие, Камаль сказал:

— Это и моё мнение…

Исмаил Латиф саркастически сказал:

— А ты знаешь, что значит жениться на европейке?! Если говорить одним словом, то это «заполучить» женщину из какого-нибудь низшего класса, готовую подчиниться мужчине, но в глубине души чувствующую себя рабыней в услужении.

«Ты уже удостоился чести побывать рабом возлюбленной в своей родной и милой стране, а не в Европе, которую не видел».

Хусейн недоверчиво произнёс:

— Это преувеличение!..

— Посмотри, как с нами обходятся английские учителя!