Как приручить Обскура
Шрифт:
— Спасибо, Криденс.
Рукава он так и не поправил. Он выглядел так, словно что-то его угнетало. Он часто выглядел так в последнее время, но на расспросы отвечал односложно, не желая делиться своими тревогами. Криденсу это не нравилось. Сейчас, после разговора с Ньютом, Персиваль выглядел мрачнее обычного.
— Что-то случилось?.. — негромко спросил Криденс.
Тот коротко глянул на него, смерил взглядом и отвернулся, будто ему не понравилось то, что он увидел.
— Нет, — сказал он.
Криденс жил с ним достаточно долго, чтобы научиться различать,
— Вы расстроены, — сказал он, положив руку ему на локоть.
— Да, — сказал Персиваль.
Раньше, намного раньше, Криденс был бы уверен, что это он стал причиной его хмурого настроения. Но сейчас он знал, что мир Грейвза не вертится вокруг него одного — он был гораздо больше, гораздо значительнее, чем один только Криденс и его возможные промахи. Персиваль хмурился. Ветки вздрагивали и шелестели, когда он дёргал листья и разрывал их на части.
— Я могу что-то сделать для вас, сэр?..
Грейвз отпустил ветку, посмотрел на землю под своими ногами. Он молчал, но Криденс видел, что он перебирает в голове ответы, и терпеливо ждал. Персиваль никогда не оставлял его без ответа. Даже если ему требовалось время, чтобы взвесить и отмерить каждое слово, из которого он составлял отказ, он всегда отвечал, нужно было просто дождаться. И Криденс ждал, стоя рядом, тихонько поглаживая его по руке, пока не услышал негромкое:
— Да. Можешь.
Грейвз стряхнул обрывки листьев с ладони себе под ноги, постоял, глядя на них, не поднимая головы. Потом взял Криденса за руку и сплёл с ним пальцы.
— Побудь со мной, — попросил он.
У Криденса перехватило дыхание. Он сжал пальцы Грейвза, не зная, как выразить, что готов оставаться рядом с ним, сколько угодно. Что готов сделать всё, лишь бы тот снова весело улыбался ему, шутил, чтобы не хмурился так напряжённо.
Отступив на шаг, он потянул Грейвза за собой:
— Идёмте…
Тот поднял голову, болезненно усмехнулся. Но спорить не стал — позволил увести себя в тень, к раскидистой старой липе, которая шелестела нежными светлыми листьями, подставляя их тёплому ветру. По веткам сновала, закинув пушистый хвост на спину, тощая серая белка. Она сердито цокала, будто с кем-то ругалась.
Корни липы скрывались под высокой молодой травой, её метёлочки покачивались на ветру, сочные жёлтые одуванчики, повернувшись к солнцу, золотились так, будто кто-то бросил в траву горсть монет.
— Давайте посидим здесь, — предложил Криденс. — Я сейчас принесу плед.
Персиваль всегда очень педантично относился к своей одежде, он вряд ли захотел бы сидеть там, где водилась какая-нибудь живность вроде муравьёв и других букашек. Криденс шагнул в сторону дома, но Грейвз удержал его за руку, сжав пальцы:
— Нет. Не нужно. Останься.
Криденс
— Да, сэр…
Грейвз поддёрнул брюки и сел прямо в траву, прислонился к стволу дерева. Криденс устроился у него между коленями, привалился спиной. Грейвз обнял его обеими руками поперёк груди, прижался губами к макушке. Длинно выдохнул в волосы, будто вместе с воздухом выдыхал из себя усталость и напряжение.
— Расскажите, — попросил Криденс, обнимая его руки и поглаживая кончиками пальцев слегка загорелую кожу с короткими тёмными волосками. — Мистер Грейвз…
Он называл его по имени лишь мысленно, не решаясь пока произнести это вслух, но там, в его голове, теперь куда чаще был — Персиваль, чем — мистер Грейвз.
Тот молчал, прижимаясь губами к его волосам, Криденс тоже молчал, слушая, как в левую лопатку тревожно стучит чужое сердце. Молодая резная листва шелестела над головой, холодный воздух струился вдоль самой земли, гнал по ней тени маленьких быстрых облаков. Небо над крышей дома было бледным, осенним, будто его передержали в тазу с отбеливателем, и оно истрепалось, выцвело, того и гляди — растрескается, и тогда оттуда, с изнанки, через чёрные прорехи начнут сыпаться звёзды…
— Когда я пришёл за тобой, у меня был план, — Персиваль прижался холодной щекой к макушке Криденса. — Я хотел обучить тебя, поставить на ноги — а потом натравить на Гриндевальда. Я думал о мести. Но всё изменилось. Ты всё изменил, Криденс, — тихо и просто сказал он.
Криденс водил пальцами по его голым рукам: от запястья к локтю и обратно, по тёмным волоскам на светлой коже. Правую руку расчертила сетка из белых шрамов, Криденс скользил по ним, как по лабиринту. Они больше не говорили о том, что произошло. О том, как Криденс ударил его. О том, из-за чего Персивалю теперь приходилось держать вилку левой рукой и использовать магию вместо бритвы. Если бы Криденс мог вылечить его шрамы поцелуями, если бы он мог вернуть тот день назад и остановить себя… Он сейчас, как никогда, осознавал хрупкость времени. Его не склеишь, как разбитую чашку. Сделав шаг, ты оставляешь след, и хорошо бы всегда понимать, какой след это будет.
— Мне нужно знать, чего хочешь ты, — сказал Персиваль. — Остаться здесь или вернуться в Нью-Йорк? Или уехать так далеко, чтобы нас никогда не нашли? Скажи мне.
На мгновение Криденс замер. По привычке, а не из страха — он до сих пор иногда замирал, когда надо было принять решение, сделать выбор. Раньше он впадал в тупое оцепенение, стоило ему столкнуться с вопросом, ответ на который он заранее не знал. Сейчас — он как будто задерживал дыхание перед тем, как нырнуть. Персиваль научил его не бояться делать выбор. Он был так добр и так терпелив, что иногда, когда Криденс смотрел на него, он вдруг чувствовал, как к глазам подступают слёзы. Чем он заслужил столько внимания, столько ласки?.. Что он делал такого, что тёмный взгляд, обращённый на него, светлел?..