Какая она, победа?
Шрифт:
серых глаз. Тронул пальцем очки. Протянул руку.
— Здравствуй, Толя.
— Здравствуйте, здравствуйте, Дмитрий Владимирович!
Бушман младше Балинского на год. Но он начальство, и потому, если
смотреть со стороны, форма их обращения друг к другу едва ли может
привлечь внимание, таких взаимоотношений пруд пруди. Но в том-то и дело,
что Бушман, которого еще со времени Уч-Курганской ГЭС многие привыкли
звать просто Димой, в общем-то, безукоризненно
подчиненными, до ледяного корректен и официален, когда человек чужд,
антипатичен, провалил работу. А Толя, в свой черед, начальственного
тыканья органически не переносит, аллергия у него на это дело, он тут же
отвечает соответствующим образом, кто бы ни вздумал похлопать его по
плечу.
Но Бушману он говорит «вы».
А Бушман ему «ты».
И это, наверное, что-то да значит.
— Что, Толя, отдохнуть решил?
— Не все же вам, Дмитрий Владимирович, другим тоже полежать охота.
— Один — ноль, — Бушман скупо улыбнулся, — говорят, бегаешь уже?
В горы не собираешься?
— Как же не собираться? Собираюсь. На Победу готовлюсь.
— Понятно, — сказал Бушман, — только я по делу. Есть должность
мастера. Хотели бы тебя пригласить. Давай выздоравливай и выходи. Хватит
пижонить, в рядовых отсиживаться. Возраст, Толя. Пора!
29
— Не получится, наверно, Дмитрий Владимирович. С освобождением
трудно будет. Сами же не отпустите.
— С каким освобождением? Куда?
— Так на Победу! Я же говорю!
Бушман удивленно посмотрел поверх очков.
— На Победу... После такой травмы?
— Прецедент есть... Я что, только пример беру...
Балинский довольно хохотнул. Приятно, когда шутка получается, когда
человек, для которого она предназначена, может ее оценить. У Бушмана тоже
была своя Победа. Он тоже отлежал свое в больнице, только все выглядело
мрачнее и шансов на выздоровление не оставалось совсем. Сотрясение мозга.
Возвращались после воскресной прогулки к Карасуйским озерам, решили
подъехать на попутном грузовике. Через пять минут машина перевернулась.
Его доставили в больницу, он был без сознания целую неделю, три недели
отдежурили у постели жена, друзья, товарищи по работе, потому что он
держался только на кислороде. Эля тоже дежурила, когда Ира Бушман
вконец валилась с ног. Так все вместе его и вытащили. Домой Диму
перевезли 30 сентября 1968 года. Число это запомнилось еще и по той
причине, что в тот день в основание плотины уложили первый куб бетона и
на площади Гидростроителей народ собрался на митинг. Ревели карнаи,
гремел
вслушивался в трубный глас карнаев и все спрашивал, что происходит. Он не
мог держать голову. Не мог стоять на ногах. На него было больно смотреть,
но он рвался из рук, и Ира ничего не могла сделать.
—Там что-то случилось, — говорил Бушман, — я должен быть в
котловане!.
Дважды в неделю на пустыре возле дома Бушмана садился вертолет
санитарной авиации. Это прилетал нейрохирург из Фрунзе. Потом он стал
прилетать раз в неделю, потом визиты с неба прекратились. Все, что могли,
врачи сделали. Теперь Бушмана должен был вытаскивать сам Бушман.
30
Он был почти здоров. Почти, но в положении человека, у которого нет
прошлого, который в самых обычных делах не уверен в том, правильно ли
поступает. Он не решался принимать участие в разговорах, боясь сказать что-
либо невпопад. Боялся спрашивать, опасаясь спросить что-либо не то. Будь
Бушман личностью менее заметной, было бы, наверное, проще. А его в Кара-
Куле знали все, и десятиклассники писали сочинения на тему: мой любимый
герой — Дмитрий Бушман. В него верили. Как и в любом другом коллективе,
в Нарынгидроэнергострое было несколько светлых голов, идеями и энергией
которых питалась стройка, одна из них Бушмана. И потому казалось диким,
что этот человек вот уже восемь месяцев ничего не «выдает на-гора»,
бездействует, что он — надо же такое — сомневается в себе. Ему стали
предлагать приступить к работе. Просили. Даже ворчали, дескать, в
Управлении основных сооружений форменный «мертвый сезон», все болеют:
и начальник управления Хуриев, и главный инженер Татаров, а Бушман в
такой момент экскурсии себе устраивает! Хватит экскурсий, Дима! Работать
некому!
Он сам так называл свои поездки — экскурсиями. На створ приезжал,
как всегда, раньше всех и проводил там весь день. Ходил. Смотрел. И ни о
чем никого не спрашивал. Только слушал. И постоянно проверял себя.
Изощренно, казуистически расставляя себе ловушки с тщанием впавшего в
маразм экзаменатора, получающего наслаждение от тех затруднений,
которые испытывал ученик. Потом начал выдавать первые рабочие
предложения. Но, опять-таки не прямо, не от себя, он настраивал на них
собеседников, подводил к этим решениям и, когда товарищи нащупывали
окончательный вариант, получал возможность самым объективным образом