Камешек в небе (= "Галька в небе"). Звезды как пыль (другие переводы)

Азимов Айзек

— Радиационная лихорадка? Я о ней слышал, — сказал Алварден.

— О, вот как? Она называется радиационной лихорадкой из-за ошибочного суждения о том, что ею можно заболеть после пребывания на радиоактивной территории… И действительно, она часто следует за пребыванием на зараженных территориях, потому что на них вирус претерпел особенно сильную мутацию, переродившись в опасную форму. Дело в самом вирусе, а не в радиации. В случае радиационной лихорадки симптомы развиваются в течение двух часов. Губы так сильно распухают, что заболевший едва способен говорить, а через несколько дней он может умереть. А теперь, доктор Алварден, я подхожу к основному пункту. Сами земляне адаптировались к обыкновенной лихорадке, а Внешние — нет. Случалось, что член имперского гарнизона подхватывал ее. Он реагировал на нее так же, как землянин, но через двенадцать

часов он по обыкновению умирал. Потом труп сжигался — землянами, потому что другие солдаты, находившиеся в контакте, тоже могут умереть. Вирус, как я уже сказал, был изолирован десять лет назад. Как и большая часть фильтрующих вирусов, он представляет собой нуклеопротеин, который, тем не менее, обладает замечательным свойством — содержит необычайно высокий процент радиоактивных угля, серы и фосфора. Когда я говорю «необычайно высокое», я имею в виду, что пятьдесят процентов его угля, серы и фосфора радиоактивны. Это ведет к тому, что реакция организмов на подобного гостя является более сильной, чем на обычную радиацию или токсин. Естественно, кажется, вполне логичным, что земляне, адаптировавшиеся к гамма-радиации, поражаются лишь незначительно. Исследования вируса сосредотачивались сначала на методе, следствием которого была концентрация радиоактивных изотопов. Как вам известно, в химии нет способа выделения изотопов, если только речь не идет о серии долгих и кропотливых процедур. Не известен и другой организм, кроме этого вируса, который может это сделать. Но потом направление исследований изменилось. Я буду краток. Думаю, остальное вы и сами понимаете. Эксперименты могли проводиться на животных, родившихся на Земле, но не на самих Внешних. Число Внешних на Земле слишком незначительно, чтобы можно было позволять некоторым из них бесследно исчезать. Нельзя было выдать свои планы раньше времени. Итак, была выделена и послана на испытания синапсифером группа бактериологов. Вернулись они с полностью измененными способностями. Это именно они развернули новое, с позиции математики, нападение на протеиновую химию и иммунологию, что позволило им, в конце концов, создать искусственную разновидность вируса, способного поражать только людей Галактики — Внешних. В настоящее время существуют тонны кристаллизованных вирусов.

Алварден был измучен до последних пределов. Он ощущал, как капли пота скользят по его вискам и щекам.

— Так вы говорите мне, — выдохнул он, — что Земля намерена направить вирусы на Галактику, что это будет началом огромной бактериологической войны…

— … Которую мы не можем проиграть. А вы — не можете выиграть. Конечно, как только начнутся эпидемии, каждая будет уносить миллионы, и никто не остановит этого. Испуганные беженцы ринутся в космос и понесут с собой вирусы, а если вы попытаетесь взорвать целую планету, то эпидемия разразится вновь в новом центре. Причин связывать это с Землей не будет. К тому времени, когда ваши выжившие начнут подозревать в чем-либо землян, разрушение зайдет уже настолько далеко, отчаяние Внешних будет настолько глубоким, что ничего уже нельзя будет сделать.

— И все погибнет? Нельзя поддаваться этому страху… нельзя.

— Возможно, нет. Наша новая бактериологическая наука работает в двух направлениях. У нас есть и антитоксин, налажено его производство. Он может быть использован в случае ранней капитуляции. И могут существовать обычные побочные потоки Галактики, которым удастся бежать, могут быть даже какие-то случаи искусственного или естественного иммунитета. В последующей за этим ужасной пустоте… — У Алвардена ни на секунду не возникало сомнения в том, что все услышанное — правда, уничтожающая всякие шансы. Голос Шента казался ему тусклым и усталым.

— Это делает не Земля. Горсточка лидеров, чьи умы извращены гигантским давлением со стороны Галактики, ненавидящих все, что приходит извне, желающих любой ценой нанести ответный удар.

— Как только они начнут, остальная часть Земли должна последовать за ними. Что же будет потом? Это — огромная вина, и она же побудит закончить начатое. Можно ли позволить части Галактики выжить при риске последующего наказания? Но все же, хотя я и землянин, я прежде всего человек. Должны ли триллионы умирать ради миллионов? Должны ли граждане всей Галактики страдать ради возмездия, пусть даже справедливого, одной-единственной планеты? И будет ли это лучшим выходом для нас? Сила Галактики по-прежнему покоится на мирах, обладающих необходимыми ресурсами, —

а мы их не имеем. Земляне могут даже править на Транторе в течение поколения, но дети их станут транторианами и в свою очередь начнут смотреть сверху вниз на оставшихся на Земле. И, кроме того, какое преимущество приобретет Человечество, если тирания Галактики будет заменена земной тиранией? Нет… нет… Должен быть путь, общий для всех людей, путь справедливости и свободы.

Склонив голову, он закрыл лицо руками. Алварден слышал все это как бы сквозь дымку. Он пробормотал:

— В том, что вы сделали, доктор Шент, нет предательства. Я немедленно отправлюсь на Эверест. Прокуратор поверит мне. Он должен мне поверить.

Раздался звук торопливых шагов, и в комнату ворвалась Пола. Лицо ее было испугано. Дверь за ней так и осталась открытой.

— Отец… там идут люди.

Доктор Шент посерел.

— Быстро. Доктор Алварден — через гараж. — Он настойчиво подтолкнул его. — Возьмите Полу. Я их задержу.

Но когда они хотели действовать, их уже ждал человек в зеленом одеянии. Он слегка улыбался и небрежно поигрывал невротическим хлыстом. В главную дверь барабанили, послышался треск, потом топот ног.

— Кто вы? — требовательно спросил Алварден, стараясь сохранить свое достоинство перед существом в зеленой одежде. Он шагнул вперед и заслонил собой Полу.

— Я? — хрипло переспросил человек в зеленом. — Я всего лишь личный секретарь Его Превосходительства Верховного Министра. — Он также шагнул вперед. — Я ждал долго. Но не слишком. Гм… и девушка тоже. Как не своевременно…

Алварден сказал неизбежное:

— Я гражданин Галактики и оспариваю ваше право задерживать меня… а также входить в этот дом без какого-либо законного разрешения.

— Я, — и секретарь осторожно постучал по груди свободной рукой, — обладаю всеми правами и властью на этой планете. Пройдет еще немного времени — и я стану обладать такими же правами и властью на всей Галактике. Вы все в наших руках, как вы понимаете. Даже Шварц.

— Шварц! — почти одновременно воскликнули Шент и Пола.

— Удивлены? Идемте, я отведу вас к нему.

Последнее, что сознавал Алварден, была эта улыбка, становившаяся все более широкой, и свист хлыста. И он рванулся через алую завесу боли навстречу бесчувственности.

Глава 16

Выбирайте, с кем вы?

Некоторое время Шварц неподвижно сидел на твердой скамье в одной из маленьких подземных комнат Чикского исправительного дома и тревожно прислушивался.

Дом, как его обычно называли, был выражением полной власти Верховного Министра и тех, кто его окружал. Его мрачные стены тянулись высоко вверх, так что закрывали своими тенями имперские бараки, и эти же тени плотно смыкались вокруг земных преступников, становясь для них куда более грозными, чем власть Империи.

За последние столетия множество людей дожидались за этими стенами суда — предатели, пережившие свое время, подозреваемые еще в каком-нибудь преступлении или обвиненные в попытке ниспровержения местных властей. Иногда приговор мог быть отклонен Прокуратором, но это означало волну недовольства, а временами и диких выступлений.

Обычно в тех случаях, когда Совет требовал смерти, Прокуратор сдавался. В конце концов, пострадать должен был лишь землянин…

Обо всем этом Иосиф Шварц, естественно, ничего не знал. Для него все настоящее сосредоточилось на маленькой комнатке, стены которой светились тусклым светом, на ее мебели из двух твердых скамей, стола и еще маленького углубления в стене, служившего одновременно умывальником и унитазом. Не было окошка, сквозь которое можно было бы увидеть небо, и движение воздуха от вентиляторов было слабым.

Он пригладил волосы вокруг лысины на темени и сел. Его попытка бежать в никуда (ибо где же на Земле он мог быть в безопасности?) была короткой, трудной и закончилась здесь.

По крайней мере, для забав оставалось Прикосновение Разума.

Но плохо это было или хорошо?

На ферме это было странным, беспокоящим даром природы, которого он не знал, о возможностях которого не думал. Теперь оно стало даром, возможным для исследования.

Когда сутками нет другого занятия, кроме как размышления о своем заключении, можно просто сойти с ума. Куда лучше испытать Прикосновение Разума на проходящих тюремщиках, достичь им стражников в соседних коридорах, дотянуться дальними фибрами Разума до капитана, сидящего в далеком от камеры кабинете.