Камешек в небе (= "Галька в небе"). Звезды как пыль (другие переводы)
Шрифт:
Алварден почувствовал нечто вроде триумфа. Если бы он привез ее на Сириус, ее могли бы называть землянкой, но она была бы равной им, и он с радостью вцепился бы зубами в глотку каждому, кто осмелился бы…
И он вспомнил, что вряд ли сможет привезти ее на Сириус — вообще привезти кого-либо. Потому что вряд ли он сам будет когда-нибудь на Сириусе.
Потом, как будто для того, чтобы убежать от этой мысли, убежать от всего, он крикнул:
— Вы! Как вас там! Шварц!
Шварц на мгновение приподнял голову и посмотрел на него. Он по-прежнему ничего
— Кто вы? — настойчиво продолжал Алварден. — Как вы ухитрились вмешаться в это дело? Какова ваша роль в нем?
И от этого вопроса все всколыхнулось в душе Шварца. И он в ярости бросил:
— Я? Как я ухитрился вмешаться в это дело? Слушайте. Когда-то я был никем. Честный человек, работяга-портной. Я никому не причинил зла. Я никого не тронул. Я заботился о своей семье. А потом, безо всякой причины… я оказался здесь.
— В Чике? — спросил Алварден, не совсем понимая его.
— Нет не в Чике! — еще яростнее прокричал Шварц. — Я оказался в этом безумном мире… Ох, да какое мне дело, поверите ли вы мне или нет? Мой мир в прошлом. Мой мир имел землю и еду, и два миллиарда человек, и это был единственный мир.
Некоторое время Алварден напряженно молчал. Потом он повернулся к Шенту.
— Вы способны его понять?
— Вообразите, — тоном слабого удивления сказал Шент, — что у него был червеобразный аппендикс. В три с половиной дюйма длиной. Ты помнишь, Пола? И зубы мудрости. И волосы на лице.
— Да, да! — также яростно кричал Шварц. — И мне жаль, что у меня не было хвоста, который я смог бы показывать. Я — из прошлого. Я пропутешествовал сквозь время. А теперь оставьте меня в покое! — И внезапно добавил: — Скоро они придут за нами. Это ожидание нас только ослабляет.
Так же внезапно Алварден спросил:
— Вам это известно? Кто вам сказал?
Шварц не ответил.
— Это был секретарь. С носом, как у попугая?
Шварц не мог описать внешность того, с чьим разумом он общался путем прикосновения, но… секретарь? То было лишь мгновение, ощущение прикосновения, впечатление властного ума сильного человека, и он, оказалось, был секретарем.
— Вялкис? — спросил он с любопытством.
— Что? — сказал Алварден, но его прервал Шент:
— Так зовут секретаря.
— О… Что он сказал?
— Он ничего не сказал, — ответил Шварц. — Я знаю, это — смерть для всех нас, и выхода нет.
Алварден понизил голос.
— Он безумец, вы не считаете этого?
— Не знаю… Строение его черепа… Оно было примитивным.
Алварден удивился.
— Вы хотите сказать… О, но это невозможно…
— Я тоже всегда так думал. — Некоторое время голос Шента казался слабым подобием его голоса, как будто присутствие научной проблемы перестроило его разум настолько, что личные дела стали не важны.
— Рассчитано, какая энергия требуется для распределения материи вдоль оси времени, и считалось, что в это должны быть вовлечены величины большие, нежели бесконечность, поэтому на проект всегда смотрели как на невозможный. Но другие говорили о возможности «ошибок времени». И прежде
— Отец, — сказала Пола, — хватит. Совершенно бесполезно…
Но Алварден прервал их более решительно.
— Подождите-ка. Дайте подумать. Именно я могу разрешить вопрос. Кто же еще? Позвольте мне задать ему несколько вопросов. Послушайте, Шварц.
Шварц вновь бросил на него взгляд.
— Ваш мир был единственный в Галактике?
Шварц кивнул, потом мрачно сказал:
— Да.
— Но вы только думали так. Я хочу сказать, что вы не совершали космические путешествия, так что не могли проверить свою гипотезу. Могло существовать множество других населенных миров.
— Этого я сказать не могу.
— Да, конечно. Жаль. Как насчет атомной энергии?
— У нас была атомная бомба. Уран… и плутоний… Думаю, что это и сделало радиоактивным теперешний мир. Должно быть, была другая война после того… после моего ухода… Атомная война. — Каким-то образом Шварц вернулся в Чикаго, вернулся в свой старый мир еще до бомб. И ощутил жалость. Не к себе, но к тому прекрасному миру…
Но Алварден что-то бормотал себе под нос. Потом сказал:
— Хорошо. У вас, конечно, был язык?
— На Земле? Множество.
— А как насчет вас?
— Английский… после того, как я стал взрослым.
— Скажите что-нибудь на нем.
Два месяца или даже больше Шварц не говорил по-английски. Но теперь с огромным удовольствием он медленно произнес:
— Я хотел бы вернуться домой и быть с моим народом.
Алварден обратился к Шенту.
— Это тот язык, который он использовал, когда подвергался действиям синапсифера?
— Не могу сказать, — задумчиво произнес Шент. — Странные звуки тогда и странные звуки теперь. Как я могу их сравнить?
— Ладно, неважно… Как звучало слово «мать» на вашем языке, Шварц?
Шварц сказал:
— Мать.
Расспросы продолжались долго, и когда Алварден их закончил, чтобы перевести дух, на его лице царило выражение благоговейного замешательства.
— Шент, — сказал он, — или этот человек гений или я оказался жертвой странного кошмара, который просто невозможно себе вообразить. Он говорит на языке, практически эквивалентном тому, записи на котором были найдены в строках пятидесятитысячелетней давности на Сириусе, Арктуре, Альфа Центавре и двадцати других планетах. Он на нем говорит. Язык этот был открыт лишь при нашем поколении, и, кроме меня, в Галактике наберется не более дюжины человек, способных понимать его.