Камни Флоренции
Шрифт:
Еще раньше, в одиннадцатом веке, некий вспыльчивый юный аристократ, не умевший ни читать, ни писать, направляясь в Страстную пятницу в Сан Миньято, повстречал человека, убившего его брата. Тот, моля о пощаде, раскинул руки, словно распятый Христос и, следуя невольному порыву, может быть, потому, что дело происходило именно в Страстную пятницу, юноша пощадил его, и, придя в церковь, преклонил колени в молитве перед изображением Распятия. В знак одобрения его сдержанности Иисус на картине склонил голову. Эта история приключилась со святым Джованни Гуальберто, основателем валломброзианского ордена, удивительной личностью, чья борьба против симонии [44] имела огромное значение для возрождения религии в одиннадцатом веке, но которого помнят скорее не как одного из первых реформаторов церкви, а как человека, отказавшегося от кровной мести. На самом деле, он был типичным флорентийским экстремистом, и его буйные монахи вместе со своими сторонниками будоражили город в течение следующих сорока лет, чем вызвали большой скандал и поставили в неловкое положение папу Урбана II, также реформатора церкви и великого смутьяна. Джованни превратил Флоренцию в штаб-квартиру реформаторского движения; при нем борьбу стали вести открыто, на площадях, где монахи его ордена с мечом в руке встречали силы епископа. Однажды набожные женщины вытерли кусками холста кровь, пролитую свирепыми монахами, и ткань эта с тех пор хранилась в раке. Тем временем святой осуществлял руководство всеми операциями из своего монастыря в лесу под Валломброзой, где боролся с плотскими грехами, к которым было склонно его мужское естество, и учился писать собственное имя.
44
Симония —
В средневековой Флоренции, метавшейся между крайним фанатизмом и спокойной, просвещенной веротерпимостью, процветали самые разные религиозные секты. С одной стороны, город был центром эпикурейства, в том смысле, в котором тогда понимали это слово (считалось, что Фарината дельи Уберти был эпикурейцем, то есть безбожником, скептиком и материалистом, ставившим превыше всего плотские наслаждения); с другой стороны, именно там вызревали теория и практика пуританства. В двенадцатом и начале тринадцатого века здесь появились тысячи последователей патаренской ереси, весьма напоминавшей альбигойскую. Флоренция была оплотом патаренской «епархии», самой могущественной в Италии, с собственными епископами и духовенством. Члены этой пуританской секты верили, что мир полностью находится во власти дьявола; они были вегетарианцами и пацифистами, отказывались жениться или приносить клятвы; они не верили в крещение, причастие, в молитвы и раздачу милостыни в память умершего, в почитание святых мощей и изображений, или образов. Также они думали, что все папы, начиная со святого Сильвестра (несшего ответственность за так называемый «Константинов дар» [45] ), были обречены на вечное проклятие. Флорентийцы, коими периодически овладевала жажда религиозных реформ, а также жажда создать идеальное государство, глубоко симпатизировали таким бескомпромиссным учениям. В святом Джованни Гуальберто и в ранних тосканских отшельниках, как и в многочисленных косматых Иоаннах Крестителях, можно увидеть предшественников великих францисканских «возрожденцев» и, в конечном итоге, Савонаролы. Черты фанатизма, присущие флорентийскому’ характеру, и стали причиной того, что в наши дни флорентийские церкви выглядят «протестантскими» или «реформаторскими», по сравнению с церквями Лукки, Сиены, Венеции, Рима. По своей природе флорентийцы были иконоборцами, ниспровергателями традиционных образов. Одержи победу Савонарола, не понадобился бы Лютер.
45
«Константинов дар» (лат. Donatio Constantini) — поддельный документ, согласно которому Константин Великий, перенося столицу Римской империи в Константинополь, передал папе Сильвестру I (314–335) во владение Рим и Италию, гарантировал ему и его преемникам статус выше европейских монархов и власть над всеми другими высшими иерархами христианской церкви. В XV веке итальянский гуманист Лоренцо Валла на основе филологического анализа доказал подложность «дара».
Реформацию предвосхитили во Флоренции уже в одиннадцатом веке. Борьба против симонии или незаконной торговли в религиозных учреждениях, по сути своей, была аналогична борьбе против индульгенций. Однако для города, настолько переменчивого в своих страстях, настолько черного и белого, настолько склонного к противоположностям, весьма характерным было и то, что в тринадцатом веке здесь началось нечто вроде контрреформации: инквизиция, возглавляемая святым Петром Мучеником, создала две группы мирян, — «Осененные Крестом» и «Друзья веры», — для искоренения движения патаренов. И эта борьба, естественно, также выплеснулась на улицы и площади. Петр, в доминиканской рясе, потрясая знаменем с красным крестом, вел в бой свои отряды — настоящие вооруженные банды. Кровавая расправа над патаренами произошла возле церкви Санта Мария Новелла, с паперти которой Петр обычно произносил свои гневные проповеди; это место отмечено крестом, который называют «Крест на молотилке» (Croce alla Trebbia), и отдельно стоящей колонной. Второй колонной, возле церкви Санта Феличита, на другом берегу Арно, недалеко от Понте Веккьо, отмечено место другой «священной резни». В Испанской капелле монастыря Санта Мария Новелла хранится изображение святого инквизитора в черно-белой доминиканской рясе, в сопровождении своры черно-белых собак («псов инквизиции» [46] ), помогающих ему выслеживать ересь. Впоследствии этот святой пал от ножа некоего еретика (т. е. «принял мученическую смерть») по дороге из Комо в Милан [47] . На севере Италии его обычно изображают с ножом, воткнутым в голову; на картинах флорентийских художников он иногда прижимает пальцы к губам — это считалось символом инквизиции. Испанская капелла называется так потому, что обычно в ней собиралась на мессы испанская свита Элеоноры Толедской, супруги Козимо I; вероятно, в эпоху ранней контрреформации на стенах капеллы, во фресках треченто, изображающих триумф истинной веры над ересью (в наши дни этот сюжет представляется довольно странным), испанцы должны были видеть нечто близкое им по духу — не хватало только дыбы и костров. Кстати, в свое время вооруженные отряды Петра Мученика, разделавшись с патаренами, решили посвятить себя добрым дедам и начали строить больницы и ухаживать за немощными. Их братство, известное сегодня под названием Братство Милосердия, центр которого расположен в Бигалло [48] , напротив Дуомо, можно считать первым обществом Красного Креста. Еще и сегодня в сумерках иногда можно уъидеть членов братства, в масках и черных колпаках (у них принято из смирения скрывать свою личность), выходящих с носилками из автомобиля в одном из бедных кварталов — Санто Спирито, Санта Кроче или Сан Фредиано, — чтобы забрать больного и отвезти в клинику.
46
Инквизиция была передана в ведение ордена доминиканцев папой Григорием IX в 1229 г. Собака с пылающим факелом в пасти (сами доминиканцы возводили название своего ордена не только к св. Доминику, но и к латинскому выражению Domini canes — псы Господни) изображена в гербе ордена.
47
Петр Мученик (Петр Мартир, Петр Тосканский) погиб в 1252 г.; был канонизирован римско-католической церковью, признан святым патроном испанской инквизиции.
48
Со времен Возрождения в лоджии Бигалло (построена в сер. XIV в.) демонстрировали публике потерявшихся и брошенных детей в надежде найти усыновителей; ньше музей. Центр Братства Милосердия, на самом деле, находится в здании по соседству.
Подобные перемены в настроениях общества были характерны для средневековой флорентийской политики в той же мере, что и для средневековой флорентийской религии, да и политика тоже отличалась чудовищной жестокостью. Казалось, в ту эпоху людей временами бил какой-то опасный ток, то и дело менявший направление. Ни один человек, занимавший официальную должность, не мог чувствовать себя в безопасности, обвинения в ереси чередовались с обвинениями в предательстве. Гвельфов называли «traditori» (предателями), а гибеллинов — патаренами. «В прошлые и в нынешние времена, — писал хроникер Джованни Виллани, — во Флоренции считалось обычным делом, когда любой, кто возглавил некую группу, подвергался унижениям со стороны этой самой группы; люди не склонны были признавать заслуги или воздавать почести». Он имел в виду падение его современника Джано делла Ветла, пуританина в политике, первой после Брута трагической фигуры в политической истории. В конце тринадцатого века народ избрал этого честного и бескорыстного человека, аристократа, поборника справедливости, жившего просто и скромно, своим руководителем в борьбе за «полную демократию», что означало расширение количества избирателей за счет увеличения числа младших цехов или гильдий, в которые могли входить мелкие торговцы и ремесленники — торговцы маслом, хозяева постоялых дворов, торговцы ножами, резчики по дереву, пекари и прочие.
Истово борясь против не подчинявпнгхся никаким законам аристократов и против «особых интересов» алчных
Сам Джано пал жертвой этой атмосферы подозрительности и страха. Гвельфы распространяли слухи о «гибеллинской опасности», и вскоре, благодаря хитроумным интригам Корсо Донати, Джано признали «подрывным элементом». Будучи идеалистом, он согласился добровольно отправиться в изгнание во имя сохранения мира в обществе, но это не уберегло его от вынесения приговора in absentia{12}, причем (в соответствии с его же собственными принципами) осуждена была и вся семья. Принадлежавшие ему дома были снесены, и он закончил свои дни как fuoriuscito, за границей, во Франции, где управлял филиалом банка семейства Пацци. «Джано был мудрым человеком, — говорит Виллани, — но излишне самонадеянными».
В ходе другого народного восстания, вскоре после падения Джано, аристократов принудили продать свои тяжелые мощные арбалеты Республике, а в 1298 началось строительство Палаццо Веккьо, дабы защитить синьорию от нападения знати. Однако усмирить магнатов и новых городских богатеев (их называли «жирным народом») не удалось. Вскоре — в июне 1304 года — семейства Донтия, Тосинги и Медичи начали поджигать дома друг друга, и центр города снова выгорел. В ходе этих раздоров между сильными мира сего раз за разом сгорали и дома бедняков в восточных кварталах, полупивших название Красного города. В знак протеста горожане подняли забастовку [49] . Затем, в 1378 году, вспыхнуло восстание чомпи (чесальщиков шерсти), в ходе которого знаменосцем справедливости [50] стал рыжеволосый пролетарий, чесальщик Микеле ди Ландо, жена которого торговала овощами. Несмотря на то, что он был человеком разумным и умеренным, он, тем не менее, закончил свои дни в изгнании. В восстании чомпи принимал участие отец художника Донателло, тоже чесальщик шерсти; кто-то указал на него как на зачинщика волнений, и он предпочел скрыться в Лукке, где и отсиживался до тех пор. пока не счел безопасным вернуться. Флорентийский рабочий класс, — «маленькие люди» (popolo minuto), не представленный в крупных гильдиях, всегда отличался высоким уровнем политического развития. Всеобще, когда дел касалось политики, флорентийцы оказывались слишком умными, чтобы кто-то мог ими управлять; постоянно существовала угроза прямой демократии, или «правления площади», и каким бы коротким ни был срок работы того или иного выборного органа (иногда — всего полгода), он неизменно казался слишком долгим. Во Флоренции прошли испытание почти все формы правления. Благодаря этому флорентийская история становится «прозрачной и типичной», как говорил Буркхардт об Афинах. Если неподкупный Джано делла Белла предвосхищает Французскую революцию и Сен-Жюста, то Микеле ди Ландо с его организованными рабочими-текстильщиками, появившимися в четырнадцатом веке, почти через сто лет после Джано, кажутся предшественниками англичан, ланкаширских прядильщиков и ткачей эпохи индустриальной революции, возникающих среди диккенсовских светотеней, сотканных из черного фабричного дыма, освещенных факелами процессий, огнем риторики.
49
Первая в европейской истории забастовка была предпринята в 1345 г. флорентийскими чесальщиками шерсти во главе с Чуто Брандини.
50
Согласно «Установлениям справедливости» с 1293 г. «знаменосцем (гонфалоньером) справедливости» именовался глава правительства Флоренции.
Флорентийцы обожали слушать выступления ораторов. При первых ударах большого колокола они собирались на площади, чтобы послушать, что им скажут. «Arringa», или публичное выступление, изначально было особой речью, подготовленной консулами и произносимой перед народом. В документе, составленном в начале тринадцатого века, описаны приемы, которые обычно использовал оратор того времени, чтобы поднять людей на войну или вендетту. Он вел себя чрезвычайно воинственно, строил ужасные гримасы, хмурил брови, угрожающе воздевал руки; эта пантомима, похожая на боевые танцы дикарей, воспринималась как спектакль. От живости выступления такого мима зависело, какую политику будет проводить государство. Митинги проводятся на площади Синьории и в наше время, и люди по-прежнему ходят на них, как на спектакли; ночью какой-нибудь оратор-коммунист мечет громы и молнии с трибуны под аркадами Лоджии, на площади развеваются сотни красных флагов, а «Давид», «Персей» и «Геркулес» отбрасывают гигантские тени и на оратора, и на собравшихся любопытных слушателей. Эта площадь кажется созданной дня политических собраний, в ее очертаниях становится больше определенности, когда волны людского моря бьются о стены зданий и плещут у пьедесталов высоких статуй. В такие ночи ораторы и изваяния кажутся единым целым, и, безусловно, нельзя исключить, что реализм флорентийской скульптуры, особенно ярко выраженный в диких «Иоаннах Крестителях» Донателло, в какой это мере восходит к ранним пантомимам или публичным речам. Одно из сокровищ Музея археологии — это статуя третьего века до нашей эры в этрусском стиле, называемая «Arringatore» («Оратор»); считается, что она изображает некоего Аула Метелла в момент произнесения речи.
Перед войной люди слушали воинственные призывы, а после победы, по флорентийскому обычаю, разгуливали по городу, выкрикивая оскорбительные стишки в адрес врага. Эту практику, существовавшую во Флоренции очень давно, со времен покорения Фьезоле, позже переняли другие тосканские города. Иногда оскорбления принимали форму своеобразных представлений. После битвы у Кампальдино, в которой участвовал Данте, флорентийцы отправились в побежденный город Ареццо, находившийся под управлением мятежного епископа, и перекинули через городские стены тридцать дохлых ослов с митрами на головах. Такого, мягко говоря, странного поведения, считавшегося характерным для флорентийцев и принимавшего иногда совершенно варварские формы, они продолжали придерживаться и в эпоху Возрождения. Высмеивавшие Савонаролу молодые хулиганы, получившие прозвище «Скверная компания», мазали нечистотами кафедру в Дуомо, с которой он проповедовал, завешивали ее вонючими ослиными шкурами и втыкали большие гвозди в края кафедры, по которым он имел обыкновение стучать кулаком. За четыре или пять столетий до этого статую Марса на Понте Веккьо в марте украшали цветами, если весна выдавалась теплой, и мазали грязью, если погода не радовала. Такая «месть» богу (по мнению Дэвидсона, на самом деле это была конная статуя императора Теодориха, о чем флорентийцы не догадывались) также была типичным проявлением экстремизма горожан, деления мира на черное и белое.
Часто выступления на площади заканчивались страшными драками, в ходе которых людей буквально разрывали на куски. В 1343 году, после падения герцога Афинского [51] , на площади Синьории одного человека попросту загрызли. Значительно позже, после подавления заговора Пацци, куски мертвых тел, по свидетельству Макиавелли, насаживали на пики и разбрасывали по улицам, и на дорогах вокруг Флоренции валялись человеческие останки. Впрочем, говорили, что ужасы, творившиеся в Пистойе во время войн между соперничающими группировками, по своей жестокости превосходили флорентийские, а обычай «сажать» предателей, то есть закапывать их живьем вверх ногами, был распространен во всей средневековой Тоскане.
51
Готье Бриенский, известный под титулом герцога Афинского, в 1342–1343 гг. деспотически правил Флоренцией при поддержке Франции и Неаполитанского королевства.