Камни

Дрейзер Анна

— Я сказал что-то не то? — спрашивает он обеспокоенно.

— Нет, нет, — говорит Давид, а затем смотрит Паше в глаза. — Мой маленький царь Давид. Она меня так называла.

— К…кто? — заикаясь, переспрашивает Паша. Он явно не понимает, о чём речь, и Давид начинает раздражаться.

— Паш, включись! — он щёлкает пальцами. — Она называла меня «мой маленький царь Давид». Моя мать. Я о ней говорю!

— Прости, — быстро произносит Паша. — Прости, я не понял сразу. Я… я такой тупой иногда…

Давид отмахивается:

— Да ничего ты не тупой.

Это я со своими детскими психотравмами, как девочка-подросток, заколебал уже, наверное. Нет бы как нормальный мужик — сально ухмыльнуться и спросить что-нибудь типа «когда ты уже трахнешь свою тёлку, бро?» — он резко мотает головой. — Фу, какая гадость, боже. Сказал — и самому противно стало, — он выразительно смотрит на Пашу. — Да, она меня так называла… моя мать. Это она выбрала для меня это имя — в честь царя Давида, — он усмехается. — Как там говорят, «как вы яхту назовёте, так она и поплывёт»? Ну, и? Где мои восемнадцать жён и куча наложниц? Где моё царство, в конце концов? — он горько вздыхает, а затем снова смотрит Паше в глаза. — Она меня очень любила до того как у неё начались эти приступы. Она приходила с работы и спрашивала: «Где мой маленький царь Давид?» Это ещё когда мы в Одессе жили. Представляешь? Я зачем-то вспоминаю это всё последнее время. Несмотря на то, что, когда я думаю о ней, мне становится страшно.

— Дав… — вдруг перебивает Паша. Давид отвечает ему кивком головы, И Паша продолжает: — Ты сказал «моя мать», — и добавляет. — Дважды.

— Ну да… — нервно отзывается Давид. — Да, я сказал, и…

Паша качает головой:

— Ты никогда раньше не называл её так. Ты говорил «она» или…

— …или «эта дура». Да. Последнее только с тобой. Ни с кем другим я не позволял себе так о ней высказываться, — он тяжело вздыхает, смотря куда-то в сторону. — Знаешь, Кара несколько раз на сеансах говорила мне, что, мол, хорошо было бы попытаться её простить. Тогда бы мне-де стало легче. Я сейчас начинаю думать, что она была права, но…

— Но?

— Но мне чего-то не хватает, — заканчивает Давид. И с усмешкой добавляет: — Возможно, восемнадцати жён и кучи наложниц. И царства — как же без него. А вот «Павлуша» — это прикольно. Это я точно запомню.

Паша явно хочет что-то сказать, но видит, что Давид не хочет продолжать этот разговор.

После таких внезапно случившихся откровений Давид всегда забирается обратно в свою раковину.

Это Паша уже усвоил.

Он хочет рассказать Давиду о том, что вчера они со Светой ходили в кино, а фильм оказался дрянной, и Света предложила уйти. Без Светы он ни за что бы не додумался уйти. А потом они пошли гулять по городу, и ему, конечно же, позвонила мама и заорала из трубки «Павлуша, привет!», но Света не стала над этим смеяться.

Вместо этого она рассказала ему, что в детстве старшая сестра постоянно дразнила её «Светка-пипетка» и до сих пор иногда так обзывается.

Всё это Паша хочет рассказать Давиду, но понимает, что, как говорилось в той мемной фразе из известного фильма, «но только не сегодня[1]».

Вместо этого он решает

сказать что-то нейтральное, чтобы разрядить обстановку.

Например, про кошку.

Кошки — это всегда наилучший выход из положения.

— У вас девочка, — врач-гинеколог Ольга Забродина, однокурсница Каролины, кажется, рада не меньше него.

Наверное, Ольга больше любит девочек, чем мальчиков, думает Давид.

— Я же тебе говорил, — обращается он к Каролине. И тут же добавляет, обращаясь к Ольге: — Ошибки быть не может?

— Это очень маловероятно, — Ольга качает головой. — Расположение плода такое, что пол виден довольно чётко, — она с улыбкой смотрит на него. — Вы вроде как раз девочку хотели, Давид.

— Да, — кивает он. — Это Кара хотела сына, — он бросает Каролине выразительный взгляд. — Но вышло по-моему.

Каролина возвращает взгляд.

Она говорит, что будет рада и девочке.

И он понимает, что это правда.

Она очень изменилась за эти два с лишним месяца.

Она искренне — насколько это вообще возможно — хочет этого ребёнка.

Хочет его, пожалуй, больше, чем он сам.

Давид вполне мог быть бы с ней счастлив без детей. Он ни за что не ушёл бы от неё, что бы она себе там ни напридумывала.

При том, что он тоже — не менее искренне, чем она, — рад тому, что этот ребёнок родится.

Они выходят из кабинета. Она тут же берёт его под руку.

— Вышло по-твоему, — говорит она, улыбаясь. — Имя-то придумал?

— Давно, — он возвращает улыбку. — Но тебе не скажу. Ты ведь говорила, что примешь любое моё решение.

— Это нечестно, — она укоризненно смотрит на него. Он смеётся в ответ:

— Евреи — обманщики. Не знала?

Он знает, что сейчас ей нужно будет вернуться на работу. И это ему не нравится.

Ему тоже сейчас нужно будет вернуться на работу. Но собственная работа беспокоит его меньше.

Будь его воля — он запретил бы ей работать до самых родов.

Не вздумай обрезать ей крылья, идиот.

Она бросит тебя, если ты хотя бы попытаешься это сделать.

Она живёт этой работой.

Как жил ею твой дед.

Будь он сейчас среди нас, она, должно быть, стала бы лучшей его ученицей.

Она любит тебя — насколько вообще способна такая сильная и свободная духом женщина полюбить мужчину.

Она будет прекрасной матерью для вашей дочери.

Но, если ты только попытаешься обрезать ей крылья, она уйдёт.

— Мириам, — говорит он вслух. — Я так хотел её назвать.

— У тебя так кого-то звали? — она вопросительно смотрит на него.

— Нет, — он качает головой. — Нет. Мне просто… просто внезапно подумалось, что это имя подошло бы для нашей дочери.

— Мне нравится, — вдруг говорит она, и он тут же начинает чувствовать то, что называется «отлегло от сердца».

— Да? — робко уточняет он, и она тут же кивает головой:

— Да. Это красивое имя. Оно… сильное. Вроде бы это один из вариантов имени Мария, да?

— Да, — отвечает он — обрадованный тем, что она это знает.