Канун
Шрифт:
— Пойдемте, тетенька! Я вас проведу до вашей квартиры.
И оттого ли, что прекратилось хлопание, или голос мальчика подействовал почему-то на женщину, поднялась она сразу с колен и, протянув руки, как артистка, проговорила протяжно и жалобно:
— О, уведи! Выведи меня из этого страшного круга!
И когда вел под руку по темной — летом не зажигались лампы — лестнице, не чувствовал ни страха, ни беспокойства, словно не безумную вел.
А она все хватала его рукою за руку и целовала в плечо. И все спрашивала:
— Ты —
А когда на другой вечер начались опять чьи-то неуверенные хлопки, Русецкая, подняв руки, словно к небу обращаясь, закричала голосом, полным глубокой веры:
— О, мой прекрасный витязь, спаси!
Андрюша не замедлил явиться на зов. Он нарочно ждал на лестнице.
Несколько вечеров так спасал несчастную. И травля прекратилась.
Это и был второй Андрюшин подвиг.
И как ни странно: озорной, любивший мучить людей, бабушку единственную свою родную доводящий до слез Женя Голубовский сказал Андрюше:
— Ты хороший.
И прибавил, нахмурясь почему-то:
— Если бы не ты, мы бы ее до смерти замучили.
И от этого радостно Андрюше стало.
За Женю радостно, не за себя:
— Погоди, и ты будешь хорошим. И уродцев будешь любить.
— Уродов — нет, не буду. Но трогать не буду тоже, — ответил Женя. — Замечать их не буду, так же как кошек и собак. Я кошек и собак не замечаю, а они меня боятся. Не трогаю, а боятся.
Тихону, студенту из двадцать третьего, рассказал Андрюша о своей истории с Русецкой.
С Женей заходил к Тихону нередко. Так заходил, поболтать, рассказов послушать веселых и разных интересных.
Любил Тихон детвору. Особенно землячка Андрюшу.
И теперь, как всегда, поил Тихон мальчуганов чаем с филипповскими баранками, сам же (что с ним случалось очень редко) пил водку и закусывал огурцом и зеленым луком.
Выслушав Андрюшин рассказ, нахмурился отчего-то.
— Круг заколдованный… Да?.. Так… Для всех заколдованный… Что — сумасшедшая? Ей-то, пожалуй, лучше. Просто у них, у сумасшедших, мировые вопросы разрешаются.
Взял вот ты ее под руку и вывел из заколдованного круга. Эх, кабы всем так-то просто! Под руку и — пожалуйте. А на деле-то не так. Не так, Андрей, братец мой, землячок.
— А что это за круг? — с любопытством спросил Андрюша.
Много думал об этом таинственном круге, для этого и Тихону рассказал историю с Русецкой, чтобы о круге том что-нибудь узнать.
Женя нетерпеливо перебил:
— Да разве же не знаешь? В сказках круг такой заколдованный. Не выйти будто из него.
— Не в сказках, а в жизни, везде, — загорячился отчего-то Тихон, — вот, смотрите. Что этот стол, круг или нет?
— Вот так круг! — оба мальчика, в один голос. — Разве круг это?
— А я говорю —
Поднялся, большой, кудластый, уже значительно опьяневший. Такой не похожий на себя. Всегдашняя насмешливая улыбка скорбной какой-то, новой, молящей стала.
Грабли-руки на плечи Андрюшины положил и заговорил тихо:
— А ты расколдовывай, Андрей! Сними печать. Выводить старайся из круга. Не сумасшедших одних только… Зачем? Всех! И себя, и всех. И не спрашивай, как выводить и что за круг такой. Сердце подскажет. Сердце учует. И путь нащупаешь, сердцем опять же.
Отошел. Сел. Задрожавшей от волнения или опьянения рукою зазвенел горлышком сороковки о рюмку.
Но не выпил. Пьяно, думно запророчествовал. Гудел басистым своим голосом:
— Сердце, братцы, главный в человеке пункт. Мозг тоже, но мозг — подлец. А сердце как мать родная. Ты, Женька, эх! Злой Женька, не усмехайся! Чего — ничего? Вижу я… Сердце твое кремневое из глаз твоих смотрит. Ну, ну! Не сердись! Хороший ты, Женька! Без камня тоже не жизнь… Верьте! Не жизнь и без сердца. Знаете — не маленькие. Его слушайтесь. В него, в сердце, вслушивайтесь:
О люди, я вслушался в сердце свое И вижу, что ваше — несчастно…Сердце, братцы мои, все… А ты, землячок ты мой любезный, Андрюшка, Андрей Первозванный, сердцу своему сугубо верь. Твое — не обманет. Им, сердцем-то своим, и иди, а не только ногами. Ноги что? Машина. Сердцем иди. Не по всякому пути ногами пройдешь, Андрюша!..
Задрожал густой, колокола словно последний удар, голос Тихона:
— Андрюша! Подвиг большой тебе предстоит. Можешь свершить, по глазам вижу. И этот, Женька, может. Железный Женька. Слышишь, Женька Голубовский? Зло в тебе есть. Его — обуздай. Обузданное зло иной раз добра полезнее. Но помни, железный! Совсем ожелезниться человеку нельзя. Не паровоз он.
Тяжело, как бы опуская наземь непосильную тяжесть, думно пророчествовал Тихон:
— Раскол-до-вы-вайте! Но помните! Тяжкий путь. Вера нужна — во! больше самого себя. А главное — сила. Слабый и не берись. Да не ломовую, не мускульную силу, ее-то у каждой лошади хватит, а сердце надо большое. Чтобы всё вместить. И если потребуется — всё отдать. Понимаете, что значит в с ё?
Опустил на руку, на ладонь огромную, кудластую свою голову, закачал ею над столом, над недопитой рюмкою, пьяным мужиком вдруг стал, самарским каким-то, и загудел дрожью последнею замирающего колокольного удара: